Сказки Бустаная - [17]

Начал он рассказывать про всё в доме связывающие паутинки, неожиданно для себя назвав их нитями, и, видимо из-за этого слова, пальцы на его правой руке задёргались будто продёргивая иглу с ниткой сквозь ткань. Всю жизнь у него был этот тик, потом когда он стал Таяхом прошёл, и вот вернулся. И так захотелось, чтобы от него такие нити тянулись, и от всех других тоже, как никогда и ничего ещё ему не хотелось в жизни. Двора снова засмеялась, на этот раз радостно, и стала шутливо раскланиваться.

— Ну здравствуйте, почтенный портной Ицхак Хаят, наконец-то! Поживёте пока у нас, отдохнёте. А то работы у вас потом будет многовато: весь мир — большой кусок ткани!

Сказка о ниджаранском базаре

Около двух лет Моше жил в доме своего тестя, ставшего ему приёмным отцом, Рабби Шаалтиэля. Большую часть времени он проводил в каморке с крошечным окошком, выходящим на тихий задний двор, в которой тесть обучал его Тайной Мудрости. В другой такой же каморке, но сбоку, он жил вместе с дочерью Шаалтиэля и своей молодой женой Бат-Шевой.

В эти каморки днём хлестали звуки, запахи, яркий свет, они будто нагревались от этого переполнения и становились тесными, а ночью только узенькая струйка слабого света свечи и два негромких голоса вытекали наружу, принося лишь очень небольшое облегчение и освежение. Здесь было душновато, но зато очень спокойно.

Моше хотел так жить всегда, набираясь знаний и рассуждая на отвлечённые темы. У него это очень хорошо получалось: он отлично умел отвлечённо рассуждать о Тайных Именах, о строении Высших Миров, о значении слов и толкованиях Священных Текстов. Он мог бы стать хорошим философом. Но Тайная Мудрость это вовсе не философия.

В субботние ночи Шаалтиэль запирал заднюю каморку, они садились на голый пол и в полумраке читали молитвы и заклинания, пока душа Шаалтиэля не срывалась в те пропасти, над которыми тёмным дымом висит наш мир, разрываемый их холодными ветрами. Моше оставался сидеть рядом, чувствуя, что он сидит рядом с трупом. Его душа вела себя точно как боящийся высоты в горах, то есть мёртвой хваткой вцеплялась в плоть и начинала коченеть от ужаса вместе с последней.

Шаалтиэль видел нисходящий с неба Свет, полёт отходящих в иной мир душ, ангелов, шедим[1] и прочие чудесные и жуткие вещи. Моше не смел не верить Учителю и Господину, а также десяткам прочитанных книг, явно написанных тоже великими людьми. Но сам он никогда не видел ничего подобного. Моше был плотно закупорен.

Ну, это ладно, делать нечего. Но вот то, что знаменитый мудрец, вместо того, чтобы лелеять свою мудрость, шатался по окрестным сёлам, изгоняя злых духов из каких-то грязных баб, пускающих изо рта жёлтую пену, и то, что всякий сброд, состоящий иногда, к тому же, из ишмаэлитов[2], вечно толкался в передней части дома, где Рабби раздавал им амулеты, доводило Моше до белого каления. Тем более, что он везде должен был сопровождать Шаалтиэля в качестве его преемника, раз уж Господь не дал Рабби сына. И он знал, что когда-нибудь ему самому, несмотря на страх и отвращение, придётся делать всё, что делает Шаалтиэль, хотя сейчас он ничего не видит и не чувствует, да и не очень-то стремится. Придётся, иначе благодетель, которому он благодарен до глубины души за заботу и вообще за всё, умрёт без приемника, проклиная свою долю, а заодно, может, и его.

Но главное, что ледяным сквозняком смывало спокойствие и уют жизни Моше, было странное обучение премудростям торговли.

Как ни странно, и этому его учил тесть. Обучение всегда начиналось в полдень. Вне зависимости от погоды, они сидели на досчатом полу крытой деревянной галереи, стоящей на другом конце заднего двора.

Сто способов обмана покупателей и двенадцать способов обмана собратьев-торговцев, подделка расписок и изготовление неверных весов, как выдать дешёвый товар за дорогой, как найти подставных поручителей, ограбление складов, как договориться с ворами — Моше не понимал, зачем всё это было нужно знать ему, и почему об этом так хорошо знал Шаалтиэль. Община обеспечивала свою гордость, Великого Учителя и Мудреца Шаалтиэля, всем необходимым, к тому же он был настоящим праведником. Часто близкие люди знают, какова цена публичной праведности, но это был совершенно не тот случай. Недоумение Моше усугублялось ещё и тем, что к Шаалтиэлю часто заезжали торговцы, судя по лицам и ухваткам — большие знатоки столь безуспешно преподаваемой ему науки. Появлялась мысль-червячок, что «мудрец» крутит свои дела с помощью этих мерзавцев, сам оставаясь в стороне, но, подумав так, Моше и червячок чувствовали, как на них с гулом падает небо, после чего червячок испуганно затихал, а Моше встряхивался и забывал о его существовании.

После первого урока Моше, демонстративно кривясь и поднимая брови, задал Учителю вопрос: зачем? Это был первый и последний раз, когда Шаалтиэль безобразно и грубо орал на своего зятя, брызгая слюной и попрекая куском хлеба. Моше, подняв плечи и вжав в них голову, униженный и растоптанный, уполз к себе в каморку и лежал там лицом вниз, пока вернувшаяся после дневных забот жена нежно, но настойчиво, не вытянула его из глубин отчаяния. Вечером тесть был ласков и попросил его извинить, они помирились, Шаалтиэль мягко настоял на продолжении уроков, Моше покорно согласился и больше не смел ни о чём спрашивать. Но всё-таки обида, вымазанная как ядом остатками удивления, засела в нём ржавым обломком. Каждый день искренняя благодарность к тестю задевала этот обломок, ранилась, болезненно разбухала, саднила и горела. В результате временами Моше очень хотелось сказать тестю, что он он старый мошенник и дурак, и уйти на все четыре стороны, а временами — добиться наконец огромного успеха в Тайной Мудрости или умереть за Веру, чтобы доказать, насколько он, всё-таки, достоин возложенных на него надежд.