Сказки Бустаная - [20]

Утром, через неделю после присоединения Моше, караван вошёл в Ниджаран. Это был город как город: вмеру шумный, вмеру грязный: узкие улочки, канавы с помоями. Но что-то висело в его воздухе словно запах, что-то, что говорило — это по-настоящему отвратительное место.

Почти сразу за воротами с громким хрустом сломались аж два колеса.

— Шайтан! — плюнул на сломанное колесо совершенно больной Узиэль, но как-то без особого раздражения. И велел разбирать товары и развозить их по местам. Началась мрачная, раздражённо-вялая суета. Узиэль подозвал одного из «шакалов», наиболее кривоносого, по имени Якуб, и Моше.

— Отнесёте рыбку вакилю[4]. Ты, — прохрипел он еле слышно, ткнув пальцем в Моше, — будешь «мулом», а ты, — он ткнул в Якуба, — проследишь, чтобы с рыбкой ничего не случилось по дороге. На этого, — он показал носом на Моше, — никакой надежды. И передашь от меня вакилю пару слов.

Сейчас было самое время возмутиться, но Моше было плохо, его колотил озноб, в голове плескался жар, его охватило полное равнодушие, ему вообще стало казаться, что он спит. Поэтому он только вяло спросил:

— Что значит «быть мулом»?

— Рыбку понесёшь, тупица! — зарычал Узиэль, захлёбываясь жутким хлюпающим кашлем. — На большее ты всё равно не способен! Будешь отрабатывать кормёжку!

Взвалив на спину тяжёлый свёрток с вонявшей на всю улицу копчёной рыбой, Моше спотыкаясь побрёл по узким улицам, Якуб шёл сзади и гнусаво напевал, время от времени подсказывая направление.

Людей становилось всё больше, было трудно их обходить, Моше стали толкать со всех сторон, всё больше встречалось лавок, и наконец они вышли к базару.

Стальное небо косо вошло в землю где-то далеко на горизонте, жёлтым, мутноватым бликом светило на нём солнце. Поблекшие, грязноватые, пёстрые навесы колыхались на резком и сухом ветерке, лавки налезали друг на друга, иногда громоздились в два-три яруса, будто высыпанные кучей из мешка, монотонный шум и неторопливая толкотня были такие, словно базар стоял на огромном лотке и великан-разносчик размеренно тряс его из стороны в сторону.

Что-то вдруг уцепило Моше за ногу и молниеносно дёрнуло назад, так что он рухнул как подкошенный на твёрдую как камень землю лицом вниз с таким грохотом, какого никак не мог ожидать от своего довольно небольшого тела, даже со свёртком впридачу. Хотя, возможно, это просто загрохотало в его голове от удара. Моше разбил лоб в кровь, ему даже показалось — в лепёшку. Свёрток, кстати, отлетел далеко в сторону. В ушах звенело и к звону примешивался ещё какой-то вой со всхлипами.

Это хохотали люди вокруг. Они просто захлёбывались издевательским смехом. Моше вскочил, мутно оглядываясь, пока его взгляд не наткнулся на долговязого, тощего, довольно темнокожего и очень грязного старика в рубище, сидящего с поджатыми ногами прямо на земле. Старец с огромным крючковатым носом и щербатым ртом, явный иудей, просто умирал от смеха. В правой руке он держал длинный посох с загнутым как кривой клюв навершием. Всё было ясно. Даже без криков-подсказок из толпы, которой очень хотелось посмотреть на драку. Моше оглянулся вокруг, но Якуба нигде не было. Тогда он сжал кулаки и немного неуверенно придвинулся к старику.

— Дружок! — проговорил старик сквозь смех, вытирая левым рукавом гноящиеся глаза, — я бы на твоём месте на меня не замахивался. Я, конечно, старый и дряхлый, но и такой я отлуплю до полусмерти подобного тебе заморыша, даже без помощи палки.

Моше взглянул на длинные, узловатые пальцы старика, на его тёмное, грязное лицо, на хищные глазки, будто всосавшие всю виденную за жизнь кровь, и ноги его ослабли: этот действительно изобьёт любого, особенно его, причём может и забыть в запале об установленной на «полусмерти» грани избиения.

Тут старик вскочил, резво, как молодой, и, всё-таки схватив посох двумя руками, стал с перекошенным весёлой, жестокой злобой лицом надвигаться на Моше. Тот отступил, оглянулся, ища, куда бы убежать, но было поздно: люди стояли вокруг плотной толпой, без малейшего просвета, и достаточно было взглянуть на их зверские, радостные рожи, чтобы понять — его ни за что не выпустят.

Тогда Моше поднял вспотевшие кулаки. Старик хихикнул и шваркнул Моше посохом по правой руке. Моше взвыл, толпа заулюлюкала.

— Ходят по базару как лунатики! — громко произнёс старик, не поворачиваясь к толпе, но явно обращаясь к ней. — Всякая приезжая шваль, денег нет даже чтобы подать милостыню! А здесь и так много мусора! Ходят с пустыми зенками и раскрытым ртом, одуревшие от всяких бредней пуще чем от гашиша! Ходят, мразь, ищут пророка Элиягу, а ему только и дела, что слюни им утирать. Только и дела! — И он заехал Моше по левому плечу. — Только и дела! Только и дела! — следующий удар пришёлся в левое колено, а второй — точно в разбитый лоб. От боли мир в глазах Моше лопнул кровавым пузырём, и он снова рухнул как подкошенный на землю, потеряв сознание.

Ещё в темноте ему залепили звонкую оплеуху, и она мгновенно вынесла его на свет. Моше лежал на вонючем свёртке с рыбой, его левая щека горела, над ним неподвижно висела перекошенная от злобы кривоносая морда Якуба.