Сказки Бустаная - [13]

Незадолго до всех этих событий сам граф Беркхельм беседовал с представителями дворянства, духовенства и членами магистрата в доме бургомистра. Он был известный гебраист и просветитель, а влиянием обладал таким, что и в столице не было почти никого кто бы посмел ему возражать, не то что в этаком захолустье. И был он большим ценителем дель Медиго как мыслителя, мистика и особенно врача, можно даже сказать — личного врача.

 — В вашем городе были произведены акты высшей теургии теософского и профетического каббализма, о коих вы судить не способны в силу непосвящённости! — Граф раздражённо метался по зале и словно вбивал каблуками в круглые провинциальные головы фразы отлитые из чистейшего золота университетской учёности и заострённые сознанием, что говорит он в сущности с дурачьём. Каждый раз резко разворачиваясь он тыкал пальцем в очередную группку присутствующих, те втягивали шеи в воротники и упрямо поджимали губы, а огромные подсвечники безуспешно пытались их заслонить растопыренными лапами от сановного гнева. — Ваш город был спасён из под многолетнего гнёта сатанинских оболочек-клипотов человеком, чистоту намерений и мудрость которого я привык не обсуждать, если, конечно, это для вас хоть что-нибудь значит!

 — Для нас ваше мнение, ваше сиятельство, значит исключительно много, — осторожно отвечал бургомистр. — Но город не имеет ни возможностей, ни средств для постоянной охраны иудейских мебельщиков от гнева пострадавших, объяснить которым высшие основы кабаличного тургизма не представляется возможным. Кстати и их собственная община больше не желает их присутствия.

 — Да чёрт с вами! — ухмыльнулся Беркхельм. — Они все нынче же ночью покинут город, вам же хуже. Правда Рабби Абрагам что-то такое задумал чтобы облегчить вашу участь… Ну да не важно. Кстати. — Он щёлкнул пальцами и двое дюжих слуг водрузили прямо на стол перед бургомистром тяжёлый мешок, который давно уже интересовал присутствующих. — Здесь оплата за предполагаемый ущерб с хорошей прибавкой. А я-то всё гадал, — прибавил граф потише и как бы про себя, — на что это он деньги с единоверцев собирает… Почти все крупные города объехал. Помните, говорит, заповедь выкупа пленных. Однако, — снова обратился Беркхельм к бургомистру, — вы должны оплатить евреям стоимость домов.

 — По цене непригодных для жилья, — быстро выпалил тот и добавил с тихой улыбкой: — Их всё равно бы скоро спалили.

Когда усталый дель Медиго выбрел на дорогу, на свет фонарей, оказалось, что это его уже давно ждут карета графа Беркхельма и несколько телег с наскоро побросанным добром и измученными мебельщиками с семьями.

— Я добавлю им на обустройство! — весело закричал ему из кареты граф вместо приветствия.

Сказка о портном

Потомственный портной Ицхак Хаят жил в небольшом но очень бойком городке, где портных было достаточно и без него. Поэтому работы у него было невпроворот, а заработок — так себе. Он шил с детства, целыми днями, терял потихоньку зрение, привык работая думать ни о чём, вернее — о себе и окружающем, но туманно, в общих чертах. Он крутил эти мысли так и этак, пока они не потеряли всякий смысл, включая мысли о себе, а уж мысли о жене, детях, вообще людях, городке — и подавно.

Однажды поздно вечером, сидя за работой усталый как собака, он снова закрутил эти мысли у себя в голове: что так, что эдак, что наоборот, как свою жизнь ни вспомнит — сидит и шьёт, комнатка то тонет в пыльном солнце, то дрожащая свечка раскачивает её как лодку, и какой смысл в этом во всём, и в том кто он сам — хаят (портной) или таях (штукатур)… И вдруг почувствовал— он и впрямь штукатур, лежит в полной тьме, на грязной мешковине в маленькой каморе пропахшей строительным мусором, на нём заскорузлая одежда и стоящий колом фартук. И вроде он давно так лежит, смотрит в тёмный потолок и чего-то ждёт с тоскливым волнением. Тут дверь открылась и в камору вошёл Подрядчик с фонарём.

— Пошли, покажу где сегодня будешь работать.

Он встал, взял ведро со штукатуркой, мастерок и пошёл за Подрядчиком. Что ночи в городке проходят столь бурно и странно он раньше и не догадывался: навстречу им попадалось много людей с фонарями и у каждого был вид загадочный и какой-то подчёркнуто особый, как у актёров. Встречные почтительно здоровались с Подрядчиком и очень благожелательно и по-свойски — с ним. К своему удивлению он многих узнавал, только они стали совсем другими. Подведя его к обычному небольшому дому Подрядчик сказал:

— Здесь. Я через три часа приду принять работу и заплачу. Потом до предрассветного часа можешь гулять.

И тут же ушёл. Таях подошёл к стене и видит — на ней нарисованы прекрасные женщина и мужчина, и несколько великолепных предметов. Какая-то деталь была выписана ярче и красивее, что-то — менее красиво и размыто, но всё вместе складывалось в такую картину, что захватывало дух. Таях набрал побольше штукатурки на мастерок и начал этот рисунок замазывать толстым слоем, чувствуя тоску, злорадство и какое-то чуть ли не возвышенное волнение. Смесь очень быстро застывала кривой бугристой коркой, но он знал, что это не важно. Закончил с одной стеной, перешёл к следующей, а там были нарисованы двое детей, кровать, ещё что-то. Его волнение, тоска и злорадство поменяли оттенок, но вот он и этот рисунок замазал. Потом оштукатурил стену с нарисованной старой благородной дамой и ещё одну почти гладкую, так и не заметил как время прошло, только под конец что-то словно оборвалось внутри.