Скажи, что будешь помнить - [61]

– Так вот чего ты хочешь? – спрашивает Доминик, даже не пытаясь высвободиться и словно не замечая, что прижат спиной к стене. – Хочешь, чтобы я взял на себя ответственность за твои решения?

Снова вжимаю его в стену.

– Я хочу, чтобы ты взял ответственность за свои решения. Мне давали почитать показания свидетелей. Тот же рост, то же телосложение. Черная футболка с написанным белым словом «Renegade». Я знаю, что это сделал ты, и хочу, чтобы ты признался. Чтобы извинился передо мной. Чтобы поблагодарил за то, что я не отправил тебя за решетку, в крохотную камеру, где ты сошел бы с ума. Я хочу, чтобы ты признал, что наша дружба стоит того, чтобы ты признал правду.

Доминик наклоняется, и в сумасшедших голубых глазах вспыхивает опасный огонек.

– Я этого не делал.

Словно пораженный молнией, я вздрагиваю, выпускаю его рубашку и отступаю.

– Что ты сказал?

– Я не грабил магазин. Тебя загребли в тюрягу, брат, но не из-за меня.

Эллисон

«Трачу время на то, к чему не имею никакого отношения». Слова Дрикса по-прежнему эхом звучат в голове. Он так много всего сказал, но кое-что до сих пор лежит тяжелым камнем. «Не имею никакого отношения… Привык отвечать за себя…»

Дождь стучит в окно, и я, собравшись наконец с силами, отбрасываю покрывало, которым сама же укрылась с головой. В голове туман, а сев на кровати, я еще и ощущаю тяжесть во всем теле. Ненавижу Калифорнию. Терпеть не могу калифорнийские роллы и терпеть не могу летать из Калифорнии в Кентукки после того, как съела их. Готова убить тот вирус, который подхватила. А в данный момент смотреть не могу на собственное отвратительное тело.

Во рту пустыня, и бутылка с водой на прикроватном столике пуста. Конечно, можно послать маме сообщение, можно открыть рот и прошептать ее имя, и она тут же примчится, но не исключено, что побег из этой комнаты Черной Смерти пойдет мне на пользу.

Я открываю дверь и спускаюсь по лестнице, осторожно ступая босыми ногами по холодным деревянным ступенькам. В доме необычно тихо и пусто. Держу пари, на столбе перед крыльцом болтается черный флаг, предупреждающий мир о чуме.

В кухне толпятся вазы с цветами. С холодной бутылкой воды из холодильника в руке останавливаюсь, заметив карточку на красных розах.

Элли!

Надеюсь, эти розы принесут улыбку на твое лицо, как ты приносишь улыбку на мое. Скучаю. Поправляйся.

Эндрю.

Карточка выскальзывает из пальцев, а рука взлетает ко рту. Меня не рвало уже несколько часов, но из-за этой записки желчь поползла к горлу. Как будто ему действительно есть какое-то дело до моего здоровья. Интересно, кто и зачем заставил его написать такое.

В поисках еще одного признака жизни и доказательства того, что пришельцы, приснившиеся прошлой ночью, не вторглись на самом деле на Землю и не убили всех, кроме меня, иду по дому в направлении папиного кабинета. В этом доме кто-то всегда работает.

Одна из двойных дверей открыта, и это не очень хороший знак. Переступаю порог – в комнате никого.

– Мам? – Голос звучит жалобно и хрипло. – Пап?

Надо бы вернуться наверх и проверить сотовый, но я слишком устала и поэтому выбираю другой вариант – телефон на папином письменном столе.

В детстве мне нравилось играть на массивном и мягком кожаном кресле в кабинете у папы. Я кружилась и кружилась, а потом ложилась на пол, и сама земля, казалось, кренилась. Падая в папино кресло сейчас, я меньше всего хочу, чтобы голова пошла кругом – еще вырвет, чего доброго, – так что никаких вращений.

Поднимаю трубку, набираю номер маминого сотового, и она отвечает на середине первого гудка.

– Алло?

– Где ты? – Голос такой, будто я наглоталась острых камешков.

– Элль? Ты почему звонишь с папиного телефона?

– Потому что звоню из папиного кабинета. Я вас искала. Где вы все?

– Твой папа в дом никого не впускает. Хочет, чтобы ты как следует отдохнула и чтобы никакой шум тебя не беспокоил. Ты чувствуешь себя лучше? – спрашивает мама тем тоном, который представляет собой правильно рассчитанную смесь родительского страха, глубокой заботы и любви. – Или хуже? Роберт, она в твоем кабинете, и ей хуже.

Улыбаюсь – мама как всегда паникует.

– Я на ногах. Значит, мне легче.

Вообще-то я не на ногах, но добралась сюда, пользуясь ими.

– Мы с твоим папой в заднем солярии, встречаемся с Шоном. Я сейчас иду.

– Делай свои дела. Я в полном порядке. Посижу немного здесь.

– Хорошо, но я скоро вернусь.

Мы обе даем отбой, и я опускаю голову на стол – в животе творится что-то неладное. Может быть, я умираю.

«Трачу время на то, к чему не имею никакого отношения».

В промежутках между лихорадочными снами о пришельцах и полном уничтожении человечества я думала о Дриксе и этих его словах.

«Трачу время на то, к чему не имею никакого отношения».

Что это значит? Обычные ли это слова, произнесенные заодно со множеством других? Так мне почему-то не кажется. Дрикс – человек методичный. Я открываю рот, и мысли вываливаются сами. Дрикс, с другой стороны, думает. Иногда чересчур много. В противоположность мне.

Поднимаю голову – мир колышется в неясной дымке. Мне жарко, и я выпиваю половину холодной воды. Кладу руку на мышку папиного компьютера. В углу появляется время и дата, и меня как будто бьет кто-то в и без того больной живот. Черт. Я не только забыла, который час, но и потеряла счет дням. В этот уик-энд нас ждет большое путешествие в Вашингтон.