Ранним утром, все еще сонная, я, спотыкаясь, спускаюсь по лестнице и захожу на кухню. Улыбаюсь при виде мамы, сидящей у эркерного окна в дальнем конце комнаты.
Она в своем любимом белом сарафане на тонких бретельках и с кружевами по подолу. От того, как солнечные лучи падают на ее длинные светлые волосы, кажется, что она вся светится, и в ней есть какая-то мягкость, которая согревает мое сердце. Это моя мама, моя лучшая подруга, и я знаю, что все будет хорошо, пока она со мной.
– Доброе утро, – говорю я.
Мама поворачивает голову в мою сторону и одаривает меня одной из своих фирменных великолепных улыбок. Может быть, она улыбается потому, что мои волосы – одно большое крысиное гнездо, или потому, что сейчас август, а я в зимней пижаме с Минни-Маус, раскачиваюсь из стороны в сторону, будто мне шесть лет, а не семнадцать. Независимо ни от чего, она рада меня видеть, и это приводит меня в восторг.
– Доброе. – Мой отец – водитель грузовика, но сейчас он по локоть в тесте для вафель и совершенно не стыдится того, что его черная футболка и потертые синие джинсы испачканы мукой.
Что бы папа ни готовил на кухне, он будет в ингредиентах с головы до ног. Как ему это каждый раз удается, я никогда не узнаю. Но это вид искусства, в котором он преуспевает, и я аплодирую ему за старания.
– Как спалось? – спрашивает он.
– Хорошо, – я шаркаю ногами через кухню и сажусь рядом с мамой. Аккуратно кладу голову ей на плечо и подушку позади нее, и она переплетает свои пальцы с моими.
Мы живем на втором и третьем этажах этого огромного трехэтажного викторианского дома, который мама купила на свое скромное наследство несколько лет назад. Первый этаж мы сдаем в аренду для дополнительного дохода, потому что жить там было бы жутко. Много лет назад на первом этаже произошли таинственные смерти, и какой одиннадцатилетний ребенок захочет спать в комнате, где кто-то умер? Но хорошая новость заключается в том, что это место досталось нам практически бесплатно, поскольку никто не захотел покупать дом с такой историей.
С моей активной, но бесполезной помощью папа отремонтировал полы. Он превратил третий этаж в две спальни и ванную, а второй – в гостиную и кухню. Кроме туалетной комнаты, шкафов и кладовки, второй этаж открытой планировки. И, так как мама любит цвет неба в безоблачный день, стены были солнечно-голубыми с белой отделкой.
Папа подпевает песням восьмидесятых годов, которые звучат из встроенных в потолок динамиков. Голос у него хриплый, грубый и резкий, как и его внешность. Внутренне я хихикаю от того, насколько он глупо выглядит, когда трясет головой и ведет себя так, будто у него все еще длинные черные локоны вместо лысой головы. Он не очень хороший певец и определенно не лучший танцор, но замечательный папа.
– Как же ты в него влюбилась? – шепчу я маме, хотя уже знаю ответ. Есть что-то успокаивающее в том, чтобы вести такие разговоры с кем-то, кого ты любишь.
– Лучше спроси, как твой отец влюбился в меня.
Мои родители – полная противоположность друг друга. Она – нежное солнышко, а он – гроза с широкими плечами, словно у вышибалы из бара, и с черной козлиной бородкой. Мама – это стихи, художественные галереи, тихие дни и маковые кексы. Папа же – футбол по воскресеньям днем, покер по понедельникам и несколько кружек пива с друзьями по пятницам.
– Он любит тебя, – говорю я. Никто и никогда не любил никого так сильно, как папа любит маму. Несмотря на то, что он не особенно счастлив с ней в данный момент, любовь все еще существует.
– Он любит нас, – поправляет мама.
Я не могла не согласиться с ней.
Папа по-прежнему сосредоточен на вафлях и дает мне время влиться в мой день прежде, чем перейти к разговору. Я не примадонна, просто почти каждое утро просыпаюсь с жуткой головной болью. Сильную мигрень, которая заставляет чувствовать себя так, будто «Боинг-747» непрерывно приземляется прямо на мой мозг, я уже считаю терпимой. Но в ужасные дни боль так сильна, что я не могу встать с постели.
Этим утром я не проснулась с жуткой головной болью и действительно хорошо спала, поэтому сразу сообщаю папе, что сегодня хороший день.
– А как ты спал?
Общение с ним в такую рань – настоящий подарок, и улыбка, которую папа бросает в мою сторону, дает мне понять, что для него сейчас нет ничего лучше этого.
– Я отлично выспался. Ты готова к сегодняшнему дню, орешек?
– Да.
Не совсем так. Я скорее вырву себе глазные яблоки, чем пойду на профориентацию, но папа довольно непреклонен относительно образования. И мне не хочется, чтобы он в дороге беспокоился обо мне, так что легче врать.
– Ты готов к своему рейсу?
Сегодня днем папа уезжает в пятидневную командировку.
– Думаю, да, но… ты же меня знаешь.
Мы с мамой хихикаем, потому что папа печально известен своей забывчивостью, когда ему предстоят длинные командировки. Он забудет про зубные щетки, зубную пасту, дезодорант, обувь…
