Эхо между нами - [3]

– Сожаление – это горькая вещь, – говорит мама. – Будь осторожна с этой игрой. После некоторых решений последствия становятся необратимыми.

Вот почему я не могу рассказать папе, что со мной происходит. Не сейчас. А может, и никогда, несмотря на мое обещание. Я знаю, что папа любит маму и что мама любит папу, но между ними есть эта стена. Прежде чем открою папе свой секрет, мне нужно найти способ наладить отношения между ними, дать ему утешение в разгар принятия мной сложных решений и сделать это так, чтобы не разрушить папину жизнь и мои планы на этот год.

– Ты готова поесть? – сияя, спрашивает папа.

– Определенно. – Я встаю, и мама тоже, но вместо того, чтобы пойти со мной к столу, она пересекает комнату и исчезает на лестнице. Папа снова ведет себя так, будто не замечает ее. Мне больно от этого, но я заставляю себя улыбнуться и делаю все возможное, чтобы насладиться этим моментом с отцом.

Сойер

Вот первые пять вещей, которые мне нужно сказать маме, но я скорее отрежу себе ногу тупым ножом для масла, чем произнесу это вслух:

1. Ей очень нравится, что я пловец. На самом деле она любит бо́льшую часть моей жизни сильнее, чем я сам. Но это логично, так как почти все она спланировала сама.

2. Я сломал руку, не поскользнувшись у бортика бассейна в ИМКА[1], как сказал ей, а сделав кое-что глупое.

3. Даже если я знаю, что делаю что-то безумное, не могу остановиться.

4. Нет, я не рад, что мой гипс снимут завтра, потому что этот гипс – единственное, что удерживает меня от совершения глупых поступков.

5. Новая подруга моего отца беременна их первым ребенком, и именно по этой причине я не разговаривал с ним и не навещал его с начала лета. Он с трудом справляется с тем, чтобы играть «папу» для нас, так зачем же ему еще один ребенок?

Разве я написал что-нибудь из этого в своем выпускном журнале? Черт возьми, нет. Наш учитель английского должен жить под скалой мании величия, думая, что есть хоть один из нас, кто поделился бы нашими самыми глубокими и сокровенными мыслями в «Пятерке вынужденных (по моему мнению) летних заданий».

Я отстаю на сорок записей, и у меня есть время до шести вечера, чтобы закончить, прежде чем сдать дневник судьбы моему учителю на ознакомление. Знаю, что это не самый лучший способ начать год.

Через боковое зеркало заднего вида я наблюдаю, как моя младшая сестра бегает вокруг матери. Люси вопит во всю глотку, потому что увидела пчелу. Ее спутанные черные кудри развеваются за ней, как плащ, а ее пронзительный крик смешивается с расстроенными мольбами мамы. Не знаю, как удержание кофе двумя руками над головой помогает шестилетнему ребенку в состоянии паники, но мама одержима своим утренним кофе, который для нее важнее страхов Люси.

Мама наконец ставит чашку на крыльцо и пытается удержать мою сестру. Нерешительными движениями она пытается схватить постоянно ускользающую Люси, но это все равно что ловить воздух. По тому, как мама двигается, можно предположить, что она застряла в мокром цементе, – она очень устала. Не уверен, какой это тип усталости: «я-не-выспалась-сегодня» или «я-мать-одиночка-которой-почти-пятьдесят-с-работой-требующей-полной-отдачи», или простая усталость вроде «сейчас-девять-утра-и-быть-ответственной-взрослой-полный-отстой».

Шесть лет назад мои родители подали на развод на следующий же день после рождения Люси, и мама с папой дали мне выбор решить, с кем я хочу жить. Мой отец тогда пригласил меня на ужин, положил руку мне на плечо и сказал:

– Твоя мама нуждается в тебе. Ей не нравится быть одной, к тому же она будет занята воспитанием Люси. Ей понадобится лишняя пара рук, а твоей младшей сестре – любящий старший брат. Мне нужно, чтобы ты стал хозяином дома и позаботился о них.

Решение принято. Кроме того, учитывая, что папа проводил со мной в общей сложности по десять минут за вечер, когда они были женаты, потому что предпочитал работу, а не нас, выбор мамы не был большой жертвой.

Кто-то сигналит, и я стараюсь не раздражаться из-за этого резкого звука. Моя машина загораживает конец улицы, окаймленной столетними высокими дубами, которые гнутся так, словно погода слишком жаркая даже для них. Что ж, кто бы это ни был, он может продолжать сигналить, а лучше сразу сдать назад, потому что я не сдвинусь с места, пока Люси не будет в безопасности. К тому же наш дом в конце дороги, последний в квартале, и впереди больше ничего нет.

Я опускаю окно, и августовская жара бьет меня словно отбойным молотком. Я высовываю голову и зову:

– Люси.

Моя сестра застывает на месте, медленно поворачивает голову в мою сторону и быстро хлопает большими глазами.

– Садись, я тебя подвезу.

Люси снова визжит, но на этот раз от восторга. В своей любимой пушистой розовой юбке и рубашке с единорогом из блесток, которую мама купила ей во время их последнего шопинга, она мчится по подъездной дорожке ко мне. Я открываю дверцу, выпрыгиваю и поднимаю руку в знак извинения ожидающей меня машине. Пожилой мужчина в четырехдверном «Кадиллаке» размером с лодку качает головой, как будто злится, и решает вернуться на подъездную дорожку, чтобы направиться в противоположном направлении.