Сияние «жеможаха» - [71]

Паша спас Блинчикову честь и жизнь, Блинчиков был готов сделать для него всё что угодно: рекомендовать, проталкивать, повышать. Котов просил за мать. Весной 1941 года дело Рарон было чудесным образом в кратчайшие сроки пересмотрено. За Алиенорой приехал автомобиль, её доставили на ж. д. вокзал и, плачущую, посадили в поезд. Она была свободна, но сердце её было разбито: в лагере с немецкой няней впервые в жизни случилась романтическая история, в возрасте шестидесяти семи лет она влюбилась в лагерного врача Фридриха Иоганновича Буша, «нашего Фридриха Иваныча», как его называли зэки.

Фридриху Ивановичу недавно стукнуло пятьдесят, в больнице ИТЛ он работал хирургом, терапевтом, стоматологом, психиатром. Фридрих Иванович был сыном известного специалиста в области военно-полевой хирургии, организатора фронтовых госпиталей Иоганна Фридриховича Буша. Иоганн Фридрихович обладал уникальной способностью вести работу в палатках, землянках и разрушенных домах. Его медицинскими инструментами запросто могли быть столярные пилы и столовые приборы, подручным материалом – проволока, горячее масло и болотный мох. В самых страшных условиях – при бомбёжках, при дожде и морозе, ночью на улице без освещения он спасал солдат на фронтах Первой мировой войны. У молодой советской власти не было сомнения, что Иоганн Фридрихович представляет угрозу рабочим, крестьянам и всему нашему народу, его, уже старенького, на десять лет отправили без права переписки в сырую землю. Сыновья Иоганна Фридриховича, оба врачи, двинулись этапом в северные лагеря – продолжать отцовское дело.

Немецкую шпионку Рарон, учитывая её преклонный возраст, избавили от снегоборьбы и лесоповала, послали работать санитаркой в лагерную больницу. На обходе Фридрих Иванович увидел удивительно прямую, высокую фигуру в белом халате, его поразили царственная поступь в валенках и надмирное спокойствие синих глаз. В дурно пахнущих палатах, полных хрипов и стонов, наводила порядок прекрасная дама. Алиенора Карловна была совершенно на своём месте, ей доставляло удовольствие стирать и кипятить загаженные тряпки, мыть пол и пациентов, она чувствовала себя нужной, необходимой, сильной, молодой. Немецкую шпионку уважали как доходяги, так и покрытые татуировками авторитеты. Возрасту Алиеноры Карловны никто не верил. Белый как лунь Фридрих Иванович казался её старше. В тот час, когда Паша в поезде, везущем спецпереселенцев, смотрел на луну и с болью в сердце думал об осуждённой матери, Алиенора Карловна сидела на больничном крыльце рядом с лагерным врачом, ела своё премблюдо – пирожок с малиной, тоже смотрела на луну и чувствовала себя счастливой. Ей совершенно не хотелось в Полу.

Алиенора Карловна влюбилась во Фридриха Ивановича во время операции на желудок маэстро Лёве и ампутации части левой руки баритону Моте. Желудок резали с небольшой дозой новокаина, а руку пилили вообще без обезболивающих средств – они, как сказал вечно пьяный завхоз, «отсутствовали в наличии». В лагерной больнице были перебои со снабжением: начальство выпивало, разлагалось и проявляло исключительную халатность.

На лесоповале ударно работали два молодых музыканта – солист провинциальной оперы Матвей Кошкин и ленинградский пианист Лев Вальденберг. Они познакомились и подружились в лагере. Оба были осуждены – к своему и родительскому изумлению – за терроризм. В лесу Мотя и Лёва ариями развлекали охранников и заключённых, было непонятно, откуда у них берутся силы петь и работать по-стахановски. Чтобы защититься зимой от мороза, а летом от комаров, молодые люди заматывали головы платками, оставляя лишь щели для глаз (примерно как Платон Букашкин). Выглядели они странно – казалось, это духи леса пришли на помощь зэкам и пилят, рубят вековые ели. В перерыве Лёва и Мотя снимали свои тряпки и знакомили публику с лучшими произведениями Моцарта, Вагнера, Верди. Мотя солировал, махал руками и шевелил собольими бровями. Лёва виртуозно изображал оркестр, воя, бухая, мыча и насвистывая на манер различных инструментов. И вохра, и зэки были в восторге от этих представлений.

В бараке на верхних нарах царил вор и убийца Сенечка, он возлежал среди приближённых, которые чесали ему пятки, рассказывали сказки, льстили, оказывали тысячу услуг (по большей части довольно мерзких). Сенечка хотел, чтобы Мотя и Лёва развлекали его и свиту своим мастерством, музыканты отказались, на следующий день на них напали обиженные ценители прекрасного: Лёве в живот всадили длинный гвоздь, Мотю ударили топором, он подставил руку, лучевая кость была перерублена. Своевременное вмешательство вооружённого охранника Щапова сберегло солисту лобовую кость.

Фридрих Иванович спас Лёву: он не только удачно прооперировал музыканта-лесоруба, но и перелил ему свою кровь. У Моти началось заражение, часть руки надо было ампутировать. Обезболивания не было. Бледный Мотя объявил Фридриху Ивановичу, что можно смело пилить по живому: он не будет обращать внимания на неприятные ощущения – всё это мелочи, ерунда, совершенно не важно.

– Чтобы отвлечься, я исполню арию Лепорелло! Доктор, сколько придётся терпеть?