Сиверсия - [52]

– Плата должна быть пропорциональна труду, вложенному мною в решение твоей проблемы, – сказал он. – С тебя, Саша, чашка кофе. Спать очень хочется…

Давно это было.

Только год спустя, на похоронах «Седого», умершего от рака, Хабаров узнал, что «Седой» был родным братом отца Генки Малышева.

Дальше не все было просто и гладко, но «Седой» дал им фору в начале.

Хабаров медленно поднялся, коснулся обелиска рукой.

«Нас, жестких, прагматичных, пробирает лишь то, что остается, что продолжает быть, когда породившее его уже прах. Человек только тогда человек, когда в нем жива память…»

Виктор Чаев остановил машину у подъезда Лоры.

– Зайдешь? Кофе выпьем, – обворожительно улыбнувшись, предложила она и нежно погладила руку Чаева.

– Слишком поздно для кофе, – сдержанно ответил тот.

Лора недовольно фыркнула, поерзала на сиденье. Такой ответ ее не устраивал.

– Что ты за человек, Виктор? Весь вечер ты смотрел на меня глазами брошенной собаки. Сейчас у тебя есть шанс залезть мне под юбку, но ты весь в комплексах.

– Причем тут комплексы?

– Тебя разве не тянет трахнуть меня?

– Я рассчитываю на большее. Ты мне нужна на жизнь, а не на ночь. Понимаешь?

Она обняла его, судорожно вздохнула, по щекам потекли два тонких извилистых ручейка слез.

– Прости…

– Лорка, ты чего?

– Никто никогда мне таких слов не говорил. Я сейчас на свою жизнь оглянулась, и мне так стыдно за нее стало. Все какие-то козлы, кобели попадались. Дрянь, одним словом! И я – дрянь!

Чаев погладил Лору по волосам.

– Успокойся, это меланхолия во хмелю. Тебе надо поспать. Утром снова сможешь смотреть на мир сквозь розовые очки.

Лора отстранилась.

– Виктор, останься. Я никогда никого не просила, но…

– Через два часа у меня поезд. Работенка, непыльная, подвернулась.

Лора проворно выбралась из машины, гулко хлопнула дверцей.

– Вот из-за таких, как ты, Чаев, и появляются морщины!

«Лагуна» была уютным рестораном, где можно было хорошо поесть, послушать цыган, посмотреть их зажигательные пляски, а при желании и самому присоединиться к действу.

Войдя в зал, Хабаров жестом подозвал официанта.

– Скажи-ка, любезный, цыгане поздравляли с днем рождения того великана? – он указал на Лисицына, возвышавшегося во главе стола.

– Нет.

– Его зовут Игорь. Быстренько организуй! – Хабаров положил в карман официанту несколько купюр.

Спустя минуту в зале погас свет, остались включенными только маленькие лампы на столиках. Мощный прожектор выхватил из полумрака заведения столик каскадеров, заныли скрипки, вздрогнули гитары, звонкие чарующие голоса цыган грянули песню-поздравление имениннику. Шелестя юбками, звеня монистами, бубнами, цыгане, пританцовывая, окружили столик. Очаровательная молоденькая цыганка с тонкой талией и красивой грудью, вдохновенно подхватив «С днем рожденья, наш любимый, Игорь Сергеевич, дорогой!» – с поклоном подала на подносе Лисицыну двухсотграммовую рюмку водки. Все зааплодировали.

– Ну, Саня! Ну, позвонок! – шумел Малыш, радостно тиская Хабарова в объятиях. – Уважил. Спасибо!

Тут же цыгане подали по рюмке водки остальным и, залихватски пританцовывая, запели: «Пьем за Игоречка! Пьем за дорогого! Свет еще не видел хорошего такого…»

Еще долго продолжалась эта фольклорная кутерьма, от которой на сердце становилось легко и радостно.

Уже ярче искрился хрусталь бокалов, щедро бросая радужные блики-зайчики в свой серебряный омут, уже громче, раскованнее звучали голоса за столиком, уже выпили за именинника, за здоровье, за родителей, за друзей, и погибших, и тех, что рядом, уже о жизни рассуждать было просто и легко, а любые проблемы казались пустяковыми. Хабаров наслаждался охватившей его безмятежностью. Уже давно он не чувствовал себя так умиротворенно-расслабленно.

– Это для вас, – шепнул ему на ухо официант и поставил на стол хрустальную бутыль водки. – От того господина.

Официант указал на худощавого мужчину за дальним столиком.

Поймав взгляд Хабарова, тот по-приятельски махнул рукой.

Хабаров встал, тронул Лисицына за плечо:

– Игорек, я сейчас. Знакомого встретил.

– Ктой-то к нам идет, как будто пишет?! Саня!

– Костик! Дружище!

Обнялись.

– Присаживайся, Саша. Как говорят в Одессе, я имею что тебе сказать.

Вообще-то нечаянно встреченного здесь давнего знакомого Хабарова звали совсем не Костик, а Владислав Карпенко. Но, еще со времен дворового арбатского детства, к нему прилипло прозвище «Костик Одессит» за манеру говорить на одесский разбитной манер и лихо исполняемую на гитаре песню: «Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил…» Свои имя и фамилию Костик не любил. «Это только для милицейского протокола», – не раз повторял он.

– За встречу!

– За встречу!

Хабаров выпил до дна, Костик Одессит едва пригубил.

– Хорошо гуляешь. Кореша твои?

Хабаров кивнул.

– Ты чего один?

– Никто нас не любит, Саня, кроме уголовного розыска. И, говоря по правде, он тоже нас не любит.

Хабаров ненавязчиво, но внимательно рассматривал давнего приятеля, так не чаянно возникшего из ниоткуда.

Костик сильно сдал и выглядел много старше своих сорока двух. Мелкие морщинки, словно легкая паутинка, покрывали его лицо. Глаза были мертвыми, взгляд холодным, стальным, проникающим в самое нутро собеседника, от чего неприятный холодок растекался в груди. Его движения были нервными и резкими. Манера говорить не оставляла шансов для возражений. Его уверенная повадка свидетельствовала о том, что этот человек пережил все то, чего остальные только опасаются и боятся. От него исходило странное ощущение опасности.