Глава 1. Мне дьявол предлагал свою игру…
Лязг металлических запоров привычно полоснул по нервам. В тесной каптерке пахло затхлью вперемешку с квашеной капустой.
– Распишись! – буркнул щупленький седой капитан и ткнул грязным, перемазанным чернилами пальцем в ведомость.
Хабаров тупо смотрел на вещи, лежащие на столе: монеты, крестик на золотой цепочке, две связки ключей, часы, «мертвый» мобильный телефон, бумажник, две кредитные карты, записная книжка, пара свинцовых шариков, перочинный нож – ненужный, чужой хлам.
– Ну, Хабаров, ты – первый случай в моей практике! Двадцать восемь лет на зоне работаю, а первый раз отпускаю реабилитированного подчистую. Так что считай, паря, девять лет у тебя из жизни-то украли!
– У ворот люди, с которыми я не хочу встречаться. Сделай что-нибудь.
Он протянул капитану купюру.
– Не вопрос, – покладисто ответил тот и жестом отверг предложенные деньги. – Сейчас наш газик за продуктами пойдет. Спрячешься.
Служивый почесал затылок, улыбнулся, протянул Хабарову руку.
– Ладно, Саня, бывай! Хороший ты мужик. Удачи тебе!
Здание аэровокзала напоминало шумный людской муравейник.
– Девушка, здравствуйте.
– И вам не хворать! – раздраженно ответила рыжая толстушка в окошечке билетной кассы.
Ее мясистые пунцовые щеки подрагивали в такт словам.
– Дайте мне билет на край света. Можете?
– Как же вы мне, козлы, надоели! Все ходят и ходят! Ходят и ходят! – ее раздражение набирало обороты. – На край света им, видите ли, надо! Люба! Смотри сюда! Еще один от алиментов бегает. Как мой, прямо. «На край света» ему билет подавай! Придурки! Бегают они! Беги. От себя не убежишь! Откуда вы только такие беретесь …
Самолет уносил его в ночь, догоняя время.
Хабаров устало закрыл глаза. Девять долгих, мучительно долгих лет стали теперь его прошлым.
«Я сейчас похож на зверя, которому надо отлежаться и зализать свои раны», – подумал он и вспомнил давний, очень давний разговор.
– Знаешь, мой мальчик, – говорил ему отец, – на севере я слышал поверье. Есть в тундре потрясающей красоты цветок. Он называется сиверсия. Рядом с ним обязательно должен кружить отверженный волчонок. Четыре полных луны мать-волчица прикармливает малыша, а потом бросает одного в морозной заснеженной тундре. Холодная белая луна и полярная сова становятся его небесными матерями и приводят к загадочному месту, где цветут дивные голубые цветы. Там нет зла. Волчонок растет, превращается в матерого зверя. Он не примкнет к стае. Она просто не примет его. Волчонок воспитан добром, а стая – зло. Говорят, что, попав в снежный плен, северяне зовут этого гордого, красивого зверя. Он всегда спасет и выведет к жилью. Все-то в этом красавце хорошо. Но… он лишен любви себе подобных. Вновь и вновь рыщет по тундре отверженный и ищет, ищет среди льда и снега хрустальный цветок. Его сердце, сердце зверя, упрямо стремится туда, где хрупко теплится последняя надежда.
– Н-да-а… – грустно вздохнул он тогда. – Где же он, тот цветок, о котором ты говоришь? Я бы обнял его своими усталыми, избитыми в кровь лапами.
– Искать надо…
Кто-то тряхнул его за плечо и от прикосновения Хабаров вздрогнул.
Светловолосая, похожая на молоденькую учительницу начальных классов стюардесса стояла рядом и настороженно смотрела на него.
«Бог мой, как же она на нее похожа… Наверное, тысяча лет пройдет, а я все равно буду помнить это лицо, эти милые, усталые глаза, глубокие, словно два лесных озера. И улыбку ее, всегда виноватую, буду помнить. Точно все было вчера…»
– С вами все в порядке? Может быть сок, кофе?
– Нет, спасибо.
В его взгляде читался вопрос.
– Вы стонали во сне.
«Черт!» – поежился он и посмотрел в пустую черноту иллюминатора.
Ждать – вот что было для него самой изощренной пыткой.
«Закрой глаза, дурень! Если не сможешь уснуть, считай, сколько раз по жизни ты был идиотом…»
Родился ребенок, и все изменилось.
Он думал: а, ерунда! Но оказалось – нет, не ерунда. Бессонные ночи, пеленки, пеленки, пеленки, денный и нощный плач. Она, растрепанная, с грязными волосами, в мятом халате и с таким же лицом, с застывшими, как у дохлой рыбы, глазами. Нервы, нервы, нервы…Сплошной комок нервов. Ее курсовые и контрольные. Гора немытой посуды. Пыль и паутина в углах. Макароны, макароны, вечные макароны на завтрак, обед и ужин. Его грошовые заработки. Сегодня здесь. Завтра – там. Постоянные разъезды. Ухватить, урвать работы еще. Любой! Лишь бы платили! Без выходных и праздников. Всегда.
Дома ее упреки: «Я не могу так жить. Я не хочу так жить. Я ненавижу твою работу!» И, как последний аргумент: «Ты меня не любишь…»
Его уговоры, обещания. Слабое утешение: трудно первые сто лет…
Еще Набоков заметил, что жизнь оставляет на женщине царапины. Очень быстро она стала желчной, злой. Слезы прекратились, истерики тоже. Вместе с ними не стало макарон, завтраков, обедов и ужинов. Его осторожное: «Я буду поздно сегодня. Ложись спать. Не жди». Ее равнодушное: «Уже давно не жду». Взгляд – тяжелый, холодный, чужой…
Его смятение: «Я все делаю не так! Я измучил тебя. Я чувствую, я тебя теряю. Мне от этого физически больно! Просто болит все тело…» Ее резюме: «Мне это не нужно…»
![Крепкий орешек II. Шесть дней Кондора [сборник]](/storage/book-covers/8c/8c5930280aa7ec8fccf281cccb9a8482874dacc5.jpg)
