Поцелуй Лилит

На какое-то мгновение показалось, что пилот потерял управление самолетом, отступив перед неожиданным порывом ветра. Но последовавший за этим плавный виток фигуры развеял сомнения небольшой группы людей, собравшейся на аэродроме.

Менее трех лет понадобилось Роберту Куперу, ветерану Второй мировой, на то, чтобы превратить некогда злачный пустырь в центральной части Род-Айленда в красочное зрелище, в котором сами же начинающие пилоты становились одновременно актёрами и зрителями. Менее трех лет понадобилось на то, чтобы это место превратилось в магнит, притягивающий авиаторов-энтузиастов со всего Восточного побережья: обилие аппаратов — от старых фермерских бипланов до неудачных модификаций британских «харрикейнов», снятых с военного производства и распроданных частным лицам, благодарные зрители — от местных детей, тайком пробравшихся на аэродром, до дельцов с Уолл-стрит и владельцев бостонских компаний, присматривающих себе личных пилотов, не говоря уже о дружелюбии и гостеприимности самого Купера.

Субботним майским утром лишь один самолет рассекал небо, но с каждым новым порывом ветра он снижал высоту, а затем, сделав последний круг, выпустил шасси и пошел на посадку.

— Отлично, — к пилоту, покидающему корпус самолета, с улыбкой обратился мужчина в коричневом костюме, — Мигель, я смотрю, ты летаешь не хуже тех ребят, которые ушли на войну в Азию.

— Сегодня плохая погода — близится шторм. За час полета мне пару раз казалось, что придется делать аварийную посадку, — пожал плечами пилот.

— Я смотрю, с каждым разом ты летаешь всё лучше и лучше, — восхищенно произнес собеседник Мигеля. В своей речи он умело переплетал слащавую лесть и правду, приправляя всё это бостонским акцентом и резкими, но уместными жестами. Бледная кожа, цвета словной кости, светло-каштановые короткие волосы, крупный римский нос, светло-карие глаза — в облике этого человека было что-то общее с образами римской эпохи.

— Скоро можешь об этом забыть — пока в Азии близится новая война, у меня здесь появились заказчики — скоро будут раскопки по всему Восточному побережью. Члены одного старого клуба хотят расширить свои знания о предках — вот и желают составить карту поселений, уничтоженных индейцами, вплоть до начала франко-индейских войн.

— «Отцы-основатели»… ну и всё такое прочее? — с наигранным интересом спросил его собеседник.

— Не томи, Лоренцо… — вздохнув, произнес пилот. — Ты ведь неспроста узнал, когда я буду летать на аэродроме Купера и решил выследить меня? У тебя есть, для меня, какое-то предложение?

— У одного человека… видного и уважаемого, есть к тебе несколько вопросов. Ответить на несколько простых вопросов — это не то же самое, что целый день корпеть над картами и копаться в земле… и это не то же самое, что измерять каждый угол какой-то старой церквушки или искать какие-то особенные масляные краски, которые уже двести лет никто не производит, — на мгновение отвлекшись, Лоренцо продолжил. — Ты согласен побеседовать с этим человеком?

Задумавшись, Мигель кивнул головой.

— Я оставил свою машину в Бостоне — меня подбросил один знакомый водитель, поэтому тебе придется отвезти нас в город… Я покажу тебе дорогу в нужное место, — улыбнувшись, Лоренцо похлопал своего собеседнику по плечу, и они направились в сторону узкой заасфальтированной площадки, едва ли готовой обслужить всю публику, приезжающую на аэродром.

Дорога между Провиденс и Бостоном, возведенная всего лишь семнадцать лет назад, в год окончания войны в Европе, всё еще уступала новым широким автомагистралям, соединяющим мегаполисы Восточного побережья и «одноэтажный» Средний запад, но это уже была не та узкая грунтовая полоса, какой её помнили до Рузвельта.

Тёмно-синий «Бьюик», одно из новых приобретений Мигеля, менее чем за час преодолевал семидесятикилометровый путь в Бостон. Вдоль дороги мелькали заводские здания, в великом множестве, выросшие здесь, всего лишь, за последние сорок лет и всё еще уступавшие место лесам. Здесь же виднелись церкви Колониальной эпохи, помнящие начало Войны за независимость, и заброшенные фермы, уже выкупленные предприимчивыми дельцами для возведения на их месте новых автобаз и складов, но все еще стоящие громадами вдоль обочины, словно мертвые часовые, так и не покинувшие свой пост. Лоренцо молча вглядывался в дорогу, стараясь не рассказать слишком много своему приятелю о человеке, желающем расспросить летчика.

Лоренцо ДиМуччи вырос в семье американского докера сицилийского происхождения и дочери греческого моряка. Его отец был дальним родственником семьи Коломбо, ведущей борьбу за власть в нью-йоркском Бронксе. Но, каждый раз, уличные войны на окраинах Нью-Йорка давали о себе знать и в доме простого бостонского докера — так было до тех пор, пока Нунцио ДиМуччи не вернулся вечером из припортового бара, а через неделю его обезображенное тело нашли в одном из болот к юго-западу от города. Лоренцо никогда не отличался физической силой или безрассудной жестокостью — качествами, столь ценимыми в той среде, в которой он вырос. Но в Лоренцо в единую мозаику смогли сложиться хитрость, учтивость, умение лгать и невероятная жажда маленького человека к власти, дававшая ему сил для борьбы, но в то же время туманящая его взор и испепеляющая всё вокруг.