Сирия - перекресток путей народов - [23]

Виски стоит перед нами, словно поданное рукой волшебника. Бумажка со счетом лежит под бутылкой. Я осторожно заглядываю в нее. Шанталь и Хасан наблюдают за моим лицом, поэтому я должен призвать все свое самообладание, чтобы скрыть замешательство. Цена соответствует сумме, которую я могу позволить себе истратить за пять дней. Когда я немного оправился от испуга, то опять концентрирую свое внимание на сцепе. Там — сильный шторм. Штурман — блондинка в длинном светлом парике — борется с бушующей стихией. Шторм становится сильнее — он треплет и рвет все вокруг, пока девушка — вы уже трижды догадались, в чем дело, — не начинает терять одежды. Ветер сметает их на край сцены, то бишь я хотел сказать — в море. Скоро девушке приходится бороться со стихией совсем раздетой. Чтобы этому сценическому «шедевру» придать больше реальности, бедную девушку опрыскивают водой. Я надеюсь, что воду предварительно подогревают. Во всяком случае, девушка держится мужественно. Буря проходит; солнце сияет во всей своей красоте, а наша блондинка достигает спасительной гавани. Дело для нее закончилось благополучно, но для меня весьма опасно, ибо другая девушка искала у меня защиты, только я ее не сразу заметил. Заботливо наливая виски в свой стакан, она очень непосредственно обращается ко мне:

— Permettez moi? (Вы позволите?).

Хасан и Шанталь с любопытством смотрят на меня и ухмыляются. Девушка выглядит совсем неплохо, если вообще об этом можно как-то судить при таком освещении. Она небольшого роста, стройная, у нее изящные колени, карие глаза, темные длинные волосы. Она могла бы быть ливанкой. Музыка приглушена и позволяет обменяться несколькими словами, и мне, наверное, надо что-нибудь сказать. Но что? Должен ли я встать, поклониться, назвать свое имя? Нужно ли сказать: «Bonsoir, mademoiselle» («Добрый вечер, мадемуазель»)? Я решаю завести разговор о стране и людях.

— Beirut est joli n’est-ce pas? (Бейрут красив, не правда ли?) — говорю я. Она с трудом отвечает и при этом улыбается.

— Oui, Monsieur, un ville très jolie (Да, месье, город очень красива).

С ее французским далеко не уйдешь.

— Un ville, — сказала она, путая род, надеюсь, только в грамматике. Как настоящий джентльмен, я спрашиваю:

— Do you prefer English? (Вы предпочитаете говорить по-английски?)

— Yes (Да), — отвечает она, и из-за ее сияющей улыбки я мог бы говорить с ней даже по-японски. Разговор начинает налаживаться, хотя постоянно прерывается шумом радиоустановки. Давно ли я здесь, спрашивает она. Что я потерял в Сирии, здесь же «fare more amusing» (намного интереснее). Была ли она в Дамаске, спрашиваю я в свою очередь. О да, понял я, но ей там не понравилось. Ночной ресторан мрачен, а мужчины не имеют ни малейшего представления о настоящем культурном танце.

Действительно, в Дамаске, к счастью, восточный танец живота ценится пока еще выше, чем глупые танцы-прыжки, подобные тем, что сейчас показывают на сцене. Кроме того, настоящий стриптиз в Дамаске запрещен, а это — обман, говорит она. В конце концов посетители платят огромные деньги за виски, чтобы насладиться настоящим стриптизом. Ей неприятно, что она должна разочаровывать посетителей, не предложив им того, что могла бы предложить. Должен признаться, в этом понятии о профессиональной этике есть что-то подкупающее. Может ли она сегодня вечером… Разумеется, с готовностью отвечает девушка и смотрит на бутылку, которая по неизвестным мне причинам уже пуста. Долго ли я пробуду еще здесь и не хочу ли выпить с ней еще немного виски? Я нервно съеживаюсь и судорожно улыбаюсь, когда перед нами будто из-под земли появляется официант, но не родился еще герой, который в такой ситуации отрицательно покачал бы головой. Мысль, что я хотел бы кое-что привезти домой с Востока, отодвигается теперь на задний план, и, признаюсь, сравнительно легко.

Звучат аплодисменты, и четыре девушки покидают сцену. В изящных весенних одеждах они начали хоровод в духе народного танца, пока неожиданно не появился рогатый черт, который — я думаю, вы уже догадались — срывал с них одежды и склонял их к бурному буги. Потом на сцену вышел волшебник и достал из цилиндра — какой сюрприз! — не голых девиц, а обыкновенных голубей и кроликов. Это был настоящий отдых.

Только я собираюсь возобновить разговор с моей соседкой, как она извиняется: служба зовет — и через несколько минут появляется на сцене с партнершей, в руках которой — стакан для игральных костей. Действия следующего номера легко обозримы, и его можно описать. Девушки начинают бросать кости, и та, которая наберет меньшее число очков, должна сбросить с себя одежду. Сцена задумана так, что обе заканчивают одновременно. Я отношусь к числу тех, кто аплодирует с особым энтузиазмом. Скоро девушка снова садится рядом со мной, и, пытаясь найти выражения, необходимые, чтобы оценить ее выступление, я прихожу к выводу, что мой словарный запас весьма беден.

Интересуюсь, не из Бейрута ли она, по это предположение девушка с негодованием отклоняет. Ну, теперь я должен угадать. Из какой-нибудь европейской страны? Certainly! Франция отпадает: девушка слишком плохо говорит по-французски. Я называю Италию. Она отрицательно качает головой. И не из Греции, и не из Испании; северные страны тоже исключаются: она совсем не похожа на девушек из этих стран. Остается не такой уж большой выбор, и у меня возникает мысль, которая веселит меня: