Синяя тень - [8]

…Когда Венера роняет термосы, я не удивляюсь — рано или поздно это должно было случиться. Она бросается на колени, вытаскивает из сетки термосы, трясет их — внутри моего позвякивает.

— Вы не можете себе представить, — горячо говорит она, — как я огорчена! Лучше бы я свой термос сломала!

— Ну, ничего…

— Нет, нет, не говорите так, я никогда себе этого не прощу!

— Ну, что уж там!

— Лучше бы я разбила у мамы сервис, вы верите мне?!

— Конечно.

— Лучше бы я сервант разбила, такое у меня чувство!

Минуты две она безутешна. Потом задумывается и спрашивает меня:

— Как по-вашему, Танечка честная девочка?

— Не знаю.

Венера качает головой:

— Она актерка, вот что я вам скажу! Я, говорит, так люблю бабушку и дедушку, что даже если бы они меня избивали и убили, я бы всё равно любила их! Вы слыхали когда-нибудь такое?

— Разве это плохо — так любить бабушку и дедушку?

— Что вы говорите! Это же одни слова, одни красивые слова — то, что она говорит! Вы понимаете? Это лживые олова, вот что я вам скажу! А я этого терпеть не могу, потому что я люблю честные слова я слово на море не бросаю! А она бросает слова на море! Вы понимаете теперь, что это за девочка?!

Когда мы подходим к щеточнику, она говорит озабоченно:

— Только вы этого, что я вам сказала, Танечке не рассказываете, хорошо? Я это рассказала только ради вас, чтобы вы не позорили себя, не сказали кому-нибудь, что Таня хорошая девочка.

Она хочет обязательно, чтобы первая пила я, и все время, пока я пью, смотрит на меня горячо-преданными глазами.

Божок

Это был какой-то восточный божок: непропорциональное большое надменное в своей покорности лицо, беспомощно приподнятые узкие плечи, напряженно сведенные на животе узловатые пальцы длинных рук.

В семье Софьи Борисовны Яблонской эта фигурка считалась чем-то вроде амулета. Когда-то ее привез из заграничного плавания дед и утверждал, что она спасла ему жизнь.

Редкие из гостей не обращали вникания на божка. Даже Андреева Анна Донатовна, искусствовед, много лет собиравшая коллекцию малой скульптуры востока, заинтересовалась коричневой фигуркой.

— Забавная вещица, — очень одобрительно сказала она, поглаживая выпуклые плечи божка. — Вы бы не хотели ее продать?

— Нет, нет, — твердо и даже обиженно отклонила предложение Софья Борисовна.

— Ну, нет, так нет, — сказала гостья, еще раз ласково проведя пальцами по глубоко вырезанный векам полуприкрытых глаз, по складкам одежды, спадающим с плеча. И занявшись деловым разговором с мужем Софьи Борисовны, больше на божка уже не смотрела.

Гостью оставили ужинать. За столом всех смешила дочь Яблонских, четырехлетняя Таня. Она декламировала стихи о каких-то мартышках:

— А проказницы-мартышки

Прыгают без пе-ре-сты-дыш-ки!

Рассуждали о том, почему ребенок выбирает более трудное слово, когда легче сказать: «без передышки». Андреева гладила Таню и рассказывала о своем сыне, который с детства решил стать моряком.

Проводив гостью, Яблонская еще рае тщательно вытерла замшей полированную фигурку божка.

Через год началась война. Муж Яблонской погиб в первые дни. Софья Борисовна с Таней оставались в Ленинграде. Зимой ослабшая девочка заболела. Она лежала странно-тихая, странно-сосредоточенная. Все, что еще чего-нибудь стоило в голодном Ленинграде, было продано, выменяно. Тогда Софья Борисовна вспомнила про божка. Слышала она, что к Андреевой приезжал раза два сын, командир эсминца. Может быть, он привозил какие-нибудь продукты. Идти к Андреевой было немыслимо далеко, и все-таки Яблонская решилась.

В квартире Андреевой оказалось неожиданно многолюдно — у нее жила семья эвакуированных из-под Нарвы. У маленькой железной печурки сидели несколько укутанных женщин. У всех были темные исхудавшие лица. Сама Андреева тоже была темная и очень постаревшая. Софья Борисовна сидела обессиленная, не раздеваясь, уже ни на что не надеясь, жалея, что потратила столько сил, чтобы добраться сюда. Все-таки она предложила божка.

— Какие теперь божки! — развела руками Андреева.

— Да, конечно, — согласилась Софья Борисовна и долго еще сидела, страшась вернуться домой с пустыми руками.

В передней она все же не выдержала. Клонясь куда-то к рукам Анны Донатовны, умоляла помочь — не ей, больному ребенку.

— Вы же видите — мы все едва живы, — глухо говорила Андреева.

Обе они устали от этой сцены и сели на какие-то стулья, и сидели, поникшие, молча.

Софья Борисовна была уже на лестнице, когда ее догнала, задыхаясь, Андреева, отдала ей кусок хлеба и несколько кусочков сахара.

Софья Борисовна расплакалась.

— Возьмите! — совала она в руки Андреевой божка.

— Но — зачем?

— Возьмите — он приносит счастье!

…Вскоре Яблонских эвакуировали.

Много лет спустя Софья Борисовна, вспоминая ту зиму, говорила своим знакомым:

— Я не суеверна. Но маленький божок так же, как когда-то деду, спас моей Танечке жизнь.

И Таня, молодая изящная женщина, прибавляла, улыбаясь:

— Я умирала, как маленькая святая! И как маленькой святой, жизнь мне спас божок!

Однажды кто-то из давних знакомых, не знавший этой историй, спросил:

— А помните, у вас была такая прекрасная вещь: маленький коричневый божок — не то японский или, может, китайский?