Синий дым - [6]

С надеждою встречался с каждым, с каждой.

1933.

«Что же я тебе отвечу, милый?..»

Что же я тебе отвечу, милый?

Скучно, по традиции, соврать.

— В этот день холодный и унылый

Я пойду соседа провожать.

Жил да был сапожник в нашем доме.

Молотком по коже колотил.

За работой пел. За стойкой пил

Жил и жил себе — вдруг взял, да помер.

Омывают женщины его.

Заколотят гроб. Сгниёт покойник.

Милый мой, оставь меня в покое.

— Больше я не знаю ничего.

1934.

«Милый друг, какая это грусть…»

Милый друг, какая это грусть:

Вечером, или точней, под вечер,

Может быть, читая наизусть —

Медленно, вполголоса — о встрече,

Или о любви, твои стихи —

У чугунной постоять ограды

Оголённого большого сада.

Ведь февраль, а вечера тихи.

У зимы уже не много власти.

В синем небе ранняя звезда.

В синем небе сучья. Никогда

Грусть такую не отдам за счастье.

1934.

«Этими минутами оправдан…»

Этими минутами оправдан

Весь наш горький и тревожный путь.

Слепота моя, твоя неправда,

Злоба, одиночество и жуть.

Вот оно — теперь у нас во власти!

Мы и догадаться не могли,

Милый друг мой, о подобном счастье.

В темноте и грусти долго шли.

Как мы пробивались — дни и годы! —

Сквозь отчаянье и пустоту.

Нужно было в трудном переходе

Защищать от жизни чистоту.

Не из книг, и не из разговоров —

Прожили мы подлинную жизнь.

Вот теперь — сквозь пропасти и горы —

Посмотри в себя, — и удивись.

Но такие узнаёт минуты

Только тот, кто через мир прошёл.

Эти годы нас не дьявол путал,

Это нас суровый ангел вёл.

1935.

КНИГА «ПАРУС» (1973)

«Сквозь сеть дождя, туман и холод…»

Ирине Кнорринг

Сквозь сеть дождя, туман и холод

Смотрю на призрачный Париж.

Как я любил, когда был молод,

Пейзаж неповторимых крыш.

И этот сад у стен Сената,

Где на заре парижских дней

Лишь нищей юностью богаты,

Бродили мы среди аллей.

Здесь, в детском уголке вселенной,

Среди людских шумливых дел,

Всегда гоним струёю пенной,

Бежал кораблик по воде.

Как часто мы за ним следили

И планы строили с тобой

О наших странствиях, что были

Упрямой общею мечтой.

А наш мальчишка белокурый

Здесь сделал первые шаги.

Но в нашей жизни ветер хмурый

Уж веял холодом могил.

Здесь, у старинного фонтана,

Шумели листья над тобой,

Но ты из жизни слишком рано

Была уведена судьбой.

Тебя хранит твоё искусство,

А память мне дарит во сне…

Любимой и покорно-грустной

Всю жизнь ты будешь сниться мне.

«За расточительность в какой-то час…» [10]

За расточительность в какой-то час

Мы платим поздней горькою заботой.

Наш долг по беспощаднейшему счёту

Жизнь одиночеством взимает с нас.

Мучительный, счастливый плен Эрота

Судьба нам предназначила в удел.

Я каждый миг сносил, как пчёлы в соты —

Чтоб мёд воспоминаний загустел.

Со щедростью слепой и неразумной

Развеяли мы счастье на ветру.

И есть ли смысл в той полуправде умной,

Что в поздний час пришлась нам ко двору?

Памяти Ирины Кнорринг

Ничего не вернёшь, ничего не поправишь,

Ничего не расскажешь и не объяснишь.

Ни к чему болтовня о «сиянье и славе»,

Даже вовсе не где-то там… вовсе не спишь.

Без следа. Без надежды на отклик и встречу.

Только книги и вещи живое хранят.

Эта рана — ее никогда не залечишь —

Беззащитная голая совесть моя.

И над жизнью твоей — так нелепо истлевшей,

И над жизнью моей, уж не нашей весной,

Веет ветер, с далёких морей залетевший…

Плющ зелёный и розы на глине осевшей.

Крест дубовый, сколоченный верной рукой[11].

В больнице

Белая косынка в коридоре,

В тишине, склонилась над столом.

Сумрак колыхающийся спорит

С желтоватым световым пятном.

Издалёка грохот нарастает.

Прогремит и стихнет за окном.

И грохочет в воздухе ночном.

Поезд из Бретани!

— Помнишь, море?

Бешено летящее на мыс?

В этом торжествующем просторе

«На краю земли» стояли мы.

Мы мечтали в будущем июне

Снова слушать этот рёв и вой!

Это… это было накануне

Страшной катастрофы мировой!

И теперь страна иная снится,

Только к ней заказаны пути.

Если б через горы и границы

По снегу, пешком, босым дойти!

Париж, 1941.

«Вот нищий ждёт с протянутой рукою…»

Вот нищий ждёт с протянутой рукою,

И нам при нём в довольстве жить нельзя.

И век наш виснет тучей грозовою,

Борясь, страдая, гневаясь, грозя.

Не нам жалеть о гибнущем покое, —

Покоя мы не знали никогда!

Там, где случайно соберутся двое

Во имя лучшего — спешим туда!

С упрямою и твёрдою надеждой

В неясную ещё мы смотрим даль.

И ветер будущего, ветер свежий

Летит в лицо, и прошлого не жаль.

Так мы стоим с раскрытою душою,

Приветствуя эпохи грозный бег.

Лишь человеческою теплотою

Мы озарили беспощадный век.

«Беспредельно холодный простор…»

Беспредельно холодный простор

Атлантического океана.

Силуэт фиолетовых гор.

Гаснет день по-осеннему рано.

Запоздалые чайки спешат

К берегам. Утихает природа.

И огромный пылающий шар

Опускается медленно в воду.

Ла Рошель

«Порт Ла Рошель» — с ветрами спорит

Века чугунная плита.

Две белых башни, что на взморье

Стоят на страже у порта.

Здесь каждый дом и каждый камень

И кровь, и беды затаил.

Здесь мера — гугенота пламень

В дубовый стол кинжал вонзил.

— «Мы будем биться! Биться на смерть!»

Рукой коснулся я стола.

В дни исторических ненастий

Безумцев храбрость не спасла.

Развязный гид толпе туристов

Безбожно врёт об именах

Нотабилей или магистров,

Чей здесь хранится бренный прах…

И мы с тобой бродили тоже

По этим улицам ночным.