Синий дым - [4]

Шрифт
Интервал

И Александр Благословенный
Вступает в трепетный Париж.
А вот мой дед, майор уланский,
Со Скобелевым говорит,
А по дороге Самаркандской
Усталый ослик семенит.
И мёртвых нет. Одни живые.
Там, в бездне отшумевших дней,
Горят огни сторожевые
Несытой памяти моей.
1929.

«Я с детства странствиями окрылён…»

Я с детства странствиями окрылён,
И баловня неволи и свободы
Качали и ритмический вагон,
И палуба большого парохода.
В дни юности и трудной и суровой
Возил, под орудийный лязг и шум,
Истрёпанные книжки Гумилёва
На дне седельных перемётных сум.
И с прежнею неутолимой жаждой
Хочу я слушать, видеть, верить, жить,
И проклинаемую не однажды
Земную нашу теплоту любить.
Прохладный вечер. В синеве долины
Особенно напевны голоса.
И чёток хруст велосипедной шины.
На склонах Галлии шумят леса.
1929.

Встреча

Семнадцать сжигающих лет.
Вы сетуете: «Неужели».
…Над озером бледный рассвет,
Над озером тёмные ели.
Как почва у наших болот,
Так зыбкое счастье непрочно,
Так к осени клонится год,
И дни холодней и короче.
Редеет наш северный лес,
И за погибающим летом
Застенчивого кадета
Уносит сибирский экспресс…
1929.

Альпы[3]

«К утру Альпы», — учтиво сказал проводник,
И я видел, как ты засветилась.
И лишь солнечный луч к изголовью проник,
До конца ты окно опустила.
Электрический поезд несётся в горах.
И я помню, как ты мне сказала:
«Нумидийские всадники вязли в снегах,
Погибали слоны Ганнибала».
Целый день мы стояли с тобой у окна,
В безмятежном блаженном томленье.
Ты устала. Под вечер ты стала бледна,
У тебя заболели колени.
Нас застав у окна, распростёрся у ног
Синий незабываемый вечер.
Стало холодно. Вязаный тёплый платок
Я накинул на зябкие плечи.
1929.

Бовэ

Помнишь, как мы подходили
Ночью к собору с тобой.
За руки взявшись, бродили
По улице вековой.
Какие-то великаны
Начали строить его,
Страшный, нелепый и странный,
И не сделали ничего.
Хаос дрогнул. Своё виденье
Высекали и день, и ночь.
Но ни вера, ни напряженье
Его не смогли превозмочь…
Снова шуршали шины,
По холмам синели леса.
И дорога, как свиток длинный,
Бежала из-под колеса.
Ни за какое небо
Не отдадим мы с тобой
Корку простого хлеба
Нашей жизни земной.

Замок Ричарда Львиное Сердце

Мы взошли. Вот он, замок-титан.
Вся Нормандия с вышины
Обозрима. И вся залита
Синим светом полной луны.
Мы одни. Синева. Тишина…
Полноводная Сена внизу.
Волшебство этой яви иль сна
Я с собой навсегда увезу.
В год он выстроил замок такой,
Заслуживший названье Gaillard,a.
То-то радостью гордой и злой
Билось сердце Ричарда.
Над Нормандией тишина.
Над Нормандией светит луна.
Загорается матовым блеском
В Андели черепица крыш.
Эта ночь на скале отвесной —
Щедрый дар от древней страны.
А большая летучая мышь
Режет жёлтое поле луны.
1935.

«Hotel de Sens. Когда-то на исходе…»[4]

Hotel de Sens. Когда-то на исходе
Средневековья обитали здесь
Епископы. И ловкий гид приводит
Все данные. Советует прочесть
Таких-то авторов. А камень чёрен.
Дыхание больших веков хранит.
Уж распадался, не был так упорен,
Как некогда, дух зодчества в те дни.
В невероятных, в узких переулках
Зловоние, еврейский говор, мрак.
А в булочных, на пряниках и булках
Помёт мушиный или тмин и мак.
А я смотреть спокойно не могу
(Чьё сердце не волнуется в Париже?)
На это кладбище, на эту мглу,
По вечерам на этот полог рыжий.
И эти почерневшие гробы,
Что по ночам друг к другу жутко жмутся,
Вздымало разъярённо на дыбы
Святое пламя многих революций.
1929.

Версаль[5]

Трубит труба над лесом
В осенний ясный день,
И вот у ног принцессы
Затравленный олень.
Принцесса на картине,
А осень наяву.
И мы у тёмных пиний
Садимся на траву.
Сквозь редкий лес осенний
Белеет Трианон.
Теперь и наши тени —
Лишь выдуманный сон.
А здесь, у водоёма,
Частенько поутру
Играли жантильомы
В опасную игру:
Их по местам разводят —
Такой простой сюжет, —
А друг уже наводит
Испанский пистолет.
1930.

Отдых

Земное счастье. Лето. Тишина.
Медлительное облако над садом.
Чуть пламенеющая даль видна.
Ты рядом — больше ничего не надо.
Как будто не было обид и зла,
Все эти годы с радостью приемлю.
В густом овсе кричат перепела.
На что ещё мы променяем землю?
Я большего не жду и не ищу,
Хоть каждый миг всегда сулил разлуку…[6]
И матовую от загара руку
Роняешь ты в высокую траву.
1932.

«Сквозь шумы автомобилей…»

Сквозь шумы автомобилей,
Чириканье воробьёв.
Сквозь всё, что мы позабыли,
Мне вспомнилось имя твоё.
Где ты? — в Нью-Йорке, в Шанхае,
В Калифорнии или в Москве?
…Мы любили с тобою в мае
Ходить по свежей траве.
Почти ничего не осталось
От прошлого. Даже сны
Концом своим и началом
Уходят в годы войны.
И как в обречённости некой
У страшных снов мы в плену,
Потому что нельзя человеку
До конца позабыть войну.
А в то безмятежное лето
Мы жили в доме большом.
Стрелял я из пистолета
И ездил с тобой верхом.
1935.

«Свод потолка и холоден и крут…»[7]

Свод потолка и холоден и крут,
Холсты картин давным-давно поблёклых,
Но той же райской радостью цветут
Средневековые цветные стёкла.
Заснул Адам под деревом в саду.
Склонился змей и искушает Еву.
И вот уже Архангел, полный гнева,
На землю гонит, к бедам и труду.
А грешников поджаривают бесы.
Склонясь над яслями, мычат скоты…
И с башенной огромной высоты
Поплыл удар густой и полновесный.
Перекрестились женщина, солдат…
Века, века о том же — о пощаде.

Еще от автора Юрий Борисович Софиев
Вечный юноша

«Вечный юноша» — это документ времени, изо дня в день писавшийся известным поэтом Русского Зарубежья Юрием Софиевым (1899–1975), который в 50-е гг. вернулся на родину из Франции и поселился в Алма-Ате (Казахстан), а начат был Дневник в эмиграции, в 20-е гг., и отражает драматические события XX века, очевидцем и участником которых был Ю.Софиев. Судьба сводила его с выдающимися людьми русской культуры. Среди них — И. Бунин, А.Куприн, М.Цветаева, К.Бальмонт, Д.Мережковский, З.Гиппиус, Б.Зайцев, И.Шмелёв, Г.Иванов, В.Ходасевич, Г.Адамович, А.


Рекомендуем почитать
В.Грабин и мастера пушечного дела

Книга повествует о «мастерах пушечного дела», которые вместе с прославленным конструктором В. Г. Грабиным сломали вековые устои артиллерийского производства и в сложнейших условиях Великой Отечественной войны наладили массовый выпуск первоклассных полевых, танковых и противотанковых орудий. Автор летописи более 45 лет работал и дружил с генералом В. Г. Грабиным, был свидетелем его творческих поисков, участвовал в создании оружия Победы на оборонных заводах города Горького и в Центральном артиллерийском КБ подмосковного Калининграда (ныне город Королев). Книга рассчитана на массового читателя. Издательство «Патриот», а также дети и внуки автора книги А. П. Худякова выражают глубокую признательность за активное участие и финансовую помощь в издании книги главе города Королева А. Ф. Морозенко, городскому комитету по культуре, генеральному директору ОАО «Газком» Н. Н. Севастьянову, президенту фонда социальной защиты «Королевские ветераны» А. В. Богданову и генеральному директору ГНПЦ «Звезда-Стрела» С. П. Яковлеву. © А. П. Худяков, 1999 © А. А. Митрофанов (переплет), 1999 © Издательство Патриот, 1999.


«Еврейское слово»: колонки

Скрижали Завета сообщают о многом. Не сообщают о том, что Исайя Берлин в Фонтанном дому имел беседу с Анной Андреевной. Также не сообщают: Сэлинджер был аутистом. Нам бы так – «прочь этот мир». И башмаком о трибуну Никита Сергеевич стукал не напрасно – ведь душа болит. Вот и дошли до главного – болит душа. Болеет, следовательно, вырастает душа. Не сказать метастазами, но через Еврейское слово, сказанное Найманом, питерским евреем, московским выкрестом, космополитом, чем не Скрижали этого времени. Иных не написано.


Градостроители

"Тихо и мирно протекала послевоенная жизнь в далеком от столичных и промышленных центров провинциальном городке. Бийску в 1953-м исполнилось 244 года и будущее его, казалось, предопределено второстепенной ролью подобных ему сибирских поселений. Но именно этот год, известный в истории как год смерти великого вождя, стал для города переломным в его судьбе. 13 июня 1953 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли решение о создании в системе министерства строительства металлургических и химических предприятий строительно-монтажного треста № 122 и возложили на него строительство предприятий военно-промышленного комплекса.


Воспоминание об эвакуации во время Второй мировой войны

В период войны в создавшихся условиях всеобщей разрухи шла каждодневная борьба хрупких женщин за жизнь детей — будущего страны. В книге приведены воспоминания матери трех малолетних детей, сумевшей вывести их из подверженного бомбардировкам города Фролово в тыл и через многие трудности довести до послевоенного благополучного времени. Пусть рассказ об этих подлинных событиях будет своего рода данью памяти об аналогичном неимоверно тяжком труде множества безвестных матерей.


Старорежимный чиновник. Из личных воспоминаний от школы до эмиграции. 1874-1920 гг.

Мемуары Владимира Федоровича Романова представляют собой счастливый пример воспоминаний деятеля из «второго эшелона» государственной элиты Российской империи рубежа XIX–XX вв. Воздерживаясь от пафоса и полемичности, свойственных воспоминаниям крупных государственных деятелей (С. Ю. Витте, В. Н. Коковцова, П. Н. Милюкова и др.), автор подробно, объективно и не без литературного таланта описывает события, современником и очевидцем которых он был на протяжении почти полувека, с 1874 по 1920 г., во время учебы в гимназии и университете в Киеве, службы в центральных учреждениях Министерства внутренних дел, ведомств путей сообщения и землеустройства в Петербурге, работы в Красном Кресте в Первую мировую войну, пребывания на Украине во время Гражданской войны до отъезда в эмиграцию.


Фернандель. Мастера зарубежного киноискусства

Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.