Синий дым - [17]

Тростник и побуревшая осока,

А под ногою ржавая вода.

В осеннем небе, чистом и глубоком,

Несмелая и ранняя звезда.

А горизонт, зарёй сожжён дотла,

Рассыпался сиреневою пылью.

Охваченный волнением всесильным,

Я вскидываю два стальных ствола.

Тревожный крик взлетевшего бекаса.

Свинцом горячим раненый в плечо,

Он падает. Спешу по почве вязкой…

Как птичье сердце бьётся горячо!

И на ладони, в буром оперенье,

Комочек тёплый. А в душе моей

Как непохожи эти два мгновенья

В противоборствующей сущности своей.

«В окне “Орёл”, сверкая “Алтаиром”…»

В окне «Орёл», сверкая «Алтаиром»,

Склоняется за снеговой хребет.

В калейдоскопе пережитых лет

Перемещаются виденья мира.

Следя за дней стремительным разбегом,

До зимнего рассвета не усну.

Посёлок спит. Лишь резко тишину

Нарушит лай, да скрип шагов по снегу.

Проходит жизнь, как на цветном экране —

Моря и реки, страны, города,

Сердца и лица, что моём скитаньи

Я накопил за долгие года.

Да, не в борьбе — в упорном созерцанье,

И не вслепую, и не наобум,

Но в жизнеутверждающем исканьи

Я закалял нелёгкую судьбу.

Я возвращеньем в дом судьбе ответил.

Но очень поздно к дому подошёл.

Я слишком много трудных лет провёл

В блужданиях по душам и планете.

Старая лодка

На опрокинутой старой лодке

Сижу.

Рассохлась лодка. Стара!

А киль у лодки острый и ходкий,

Но в кузове дряхлом — дыра.

И лежит она на дворе базы,

Как никому не нужный хлам.

А ведь было время — по весенним разливам,

По широким рекам — легка и гордая —

Носила людей, больших и счастливых,

И ласково пела за бортом вода.

Видела лодка и горе, и радости,

И из беды выносила людей.

Что ж, старый друг, нет больше надобности,

Видимо, людям в службе твоей.

Алма-Ата.

«Обличьем женщина, а морда крысья…»

Обличьем женщина, а морда крысья —

На зло соседу травит пса стеклом.

Та кошку долбанула топором,

А этот ложь и клевету измыслил…

От мелочей полшага до большого —

До бомбами разорванных детей,

До торжества всего извечно злого,

До оправдания лукавым словом

На ненависть помноженных смертей…

Как утомляют сердце морды крысьи

С оскалом разъярённым и тупым…

Нет! Этот мир не нужен и немыслим,

Он умным сердцем видится иным.

Вне человечности, без соучастья,

Без доброты нельзя построить счастья!

«Сияет ночь. Благоухают липы…»

Сияла ночь…

А.Фет

Сияет ночь.

Благоухают липы,

Всем нашим горестям

Наперекор.

Сухой июль

Над головой рассыпал

Пригоршни звёзд в причудливый узор.

Вот это — «Лебедь»,

Яркий блеск «Денеба»

Раскинутые крылья золотит.

И, посмотри, по южной части неба

За ним «Орёл» на север наш

Летит…

А поезда ночные отшумели,

И только красные и синие огни.

Поблескивают тускло параллели

Стальных путей.

Мы на мосту —

Одни.

…Ночных колёс ритмическое пенье.

Свет ночника.

Открытое окно.

И это необычное волненье —

От юных дней

Знакомо мне оно!

Я никогда, должно быть, не устану

Смотреть на звёзды,

Слушать ветр ночной.

И никогда любить не перестану

Земную жизнь взволнованной душой.

И вопреки случайности и тленью,

И неизбежной горечи разлук —

Не предавай

Весеннее цветенье

И крепкое пожатье братских рук!

Эрмон. Франция.

«В вечерний час в глубинах вод…»

В вечерний час в глубинах вод

Дрожат горящие зигзаги.

Как остриё старинной шпаги,

Собор вонзился в небосвод.

Часы совы упорным взором

Следят, отсчитывая такт,

Без возмущенья и укора

Дней проходящих мерный шаг.

И внемля смутному набату,

Плывущему из мутной мглы,

Века, века по циферблату

Кружат две медные стрелы.

Где сгорбленных строений ряд

Склонил к воде свои глазницы,

И словно огненные птицы,

Их отражения дрожат —

Есть мельница. Горбатый мост,

Изгложенный веками камень,

«Медведица» свой звёздный хвост

Полощет здесь среди сверканий.

И тишина. И тихий всплеск

Воды, бегущей по каналу.

Дно зыбкими кусками звёзд

Здесь небо щедро закидало.

К воде домами оттеснён

Ряд искалеченных платанов.

Здесь в сумерки иных времён

Скользила страшная сутана.

На Балканах

Сиреневый вечер. Лиловые тени.

Сияние и глубина.

Столетья, столетья стоят на коленях

И их стережёт тишина.

Селение. Камень. Глухие заборы.

Лоза, переброшенная со двора.

Смоковницы вычурные узоры.

В закатной пыли — детвора.

Две красные фески в деревенской кафане

Над чашечкой кофе, в табачном дыму.

Но красный закат, по-осеннему ранний,

Тревожит и мучит меня!

Почему?

И чем же? —

Нежданным дыханием Азии,

Закутанной женской фигуркой,

Лозой,

Строкой из Корана арабскою вязью,

Над памятником под чалмой,

Проклятием пращура[29],

Шорохом-шёпотом

Как будто когда-то прожитых веков?

И кровь, восставая, швыряет мне ворохом

Обломки застрявшие снов.

И ненависть крови,

И ненависть веры,

И ярость во имя своей конуры,

И доблести древней другие «дары».

«Во имя», «во имя» лютуют без меры

С начала времён — и до нашей поры!

А я, взбунтовавшийся блудный потомок,

Иду по планете, закинув булат,

Иду средь селений, и всюду я дома —

Взлюбивший и землю, и жизнь без преград,

Пустив в обращение

— Ещё бездомное —

Единственно нужное слово:

Брат.

«Грузят санитарные повозки…»

Грузят санитарные повозки

В поезд, отходящий на восток.

По платформе гонит ветер хлёсткий

Шумный человеческий поток.

Юные обветренные лица.

Галльские остроты.

Бодрый смех.

Этот — парижанин,

Тот — из Ниццы,

Но судьба у них одна у всех.

Вряд ли кто вернётся —

Эти дети

Все одной судьбе обречены.

Жертвы беспощадного столетья!