Синий дым - [18]

Жертвы беспощаднейшей войны!

Поезд тронулся.

И мы расстались.

О кого из них и я споткнусь?

Друг любимый, нам с тобой остались

Мужество и грусть.

1939. Шартр. Вокзальная платформа.

Фалезская Арлета

Девушка с огромными глазами,

Серыми, как небо Кальвадоса,

Принесла мне дымный чёрный кофе

С рюмкой крепкой яблоновой водки.

Эта девушка была высокой.

На её красивом, сильном теле

С очень милой простотой сидело

Хорошо разглаженное платье.

Наши взгляды встретились и странно

Так томительно запело сердце.

Я спросил её: «Как Ваше имя?»

И смеясь, ответила: «Арлета».

Мы смешно смотрели друг на друга.

Это было… было здесь, но только

Протекло с тех пор тысячелетье —

В этом городе жила Арлета.

Из окна своей высокой башни

На неё смотрел нормандский герцог,

А она у старого фонтана

Полоскала грубое бельё.

Герцог-Дьявол стал Арлете мужем,

А Арлета — матерью Батара,

Что высоко поднял орифламму

На жестоком Гастингском сраженье.

Ох, уж этот город, эти башни,

Эти камни старого фонтана!

Эта девушка сегодня ночью

Принесёт мне радость, страсть и нежность.

Завтра мы расстанемся навеки!

Завтра снова ляжет серой лентой

Дальняя нормандская дорога

С яблонями по краям.

Фалез. Нормандия.

Босния

На мшистом камне неподвижны ели.

В Неретве вздыбилась, ревёт вода.

По каменным мостам и по ущельям

Торопятся ночные поезда.

Всё мимо! Мимо! Я почти сквозь слёзы

От грусти и от теплоты, смотрю

На станционные больные розы,

На пыльный сад, на позднюю зарю.

Вот девушка — виденья не продлить —

Средь виноградников идёт по склону.

И будет долго в сумерках следить

За фонарём последнего вагона.

Звено к звену плетётся сеть разлук,

Печальнейших разлук с самим собою.

Жизнь, иссякающая теплотою,

Выскальзывает медленно из рук…

Мустье

Здесь человек раскапывал пещеру.

Внизу блестела древняя река.

И я увидел пепел влажно-серый,

Он бережно держал его в руках.

С волнением я трогал чёрный камень —

На пальцах угольный остался след.

Меж тем, кто разводил костёр, и нами

Легла дорога в сорок тысяч лет!

Он мне сказал:

— На древнем пепелище

Дней многотысячных осталась тень.

Мустьерка-женщина варила пищу,

Мустьерец-муж отёсывал кремень…

Дыхание летело ледяное,

Оленье стадо подошло к реке,

Шерстистый носорог, в час водопоя,

Глубокий след оставил на песке…

Мой собеседник вдаль закинул взор.

И закурив устало, выгнул спину.

Внизу река несла свои глубины,

Леса бежали по извивам гор.

Сказал:

— История! Ты в основном не волен.

Ты вырастаешь сам, как плод её.

Зато в твоей высокой, гордой воле

Очеловечить это бытиё.

деревня Мустье.

СИНИЙ ДЫМ [30] (из книги «Пять сюит)

Марианне Гальской-Жердинской

1. «Я только и помню…»

Я только и помню

— Можно ли помнить иное —

Уплывала платформа

И в пятне световом фонаря —

Лицо твоё,

Печальное, как осень,

Любимое, прекрасное лицо!

1924.

2. «Синевой и теплотой осенней…»

Синевой и теплотой осенней

Комната наполнена твоя.

На полу трепещущие тени

От листвы каштана.

Я и ты.

В этот летний день

— Числа не знаю —

В час, когда закат позолотил

Пыльные деревья и сараи,

Расставаясь,

Я сказал: «Прости!»

Расставаясь!

Милая, навеки!

Предавая и теряя всё!

И ладонью прикрывая веки,

Ясно вижу я лицо твоё…

«Закат над озером. Чернеют сосны…»

Закат над озером. Чернеют сосны

На красном фоне неба и воды.

Вся жизнь моя предстала мне, увы,

Неправедной, случайной и несносной.

Всё, что люблю я, — всё добыча тленья!

Существованье жалкое моё

В потоке том, где каждое мгновенье

Проваливается в небытиё.

И скованный судьбою и природой,

О, как он бьётся, рвётся и дрожит

Комочек праха! Как он дорожит,

Быть может, выдуманною свободой.

В больнице

Как сгусток человеческих страданий —

Палата задыхается в бреду.

Среди разбросанных воспоминаний

К дням неоправданным опять иду.

Казалось, — больше ничего не надо.

Печаль и боль уже сочтённых дней.

Но вопреки всему,

Как беспощадно

Единоборство с гибелью моей.

«Горизонт холоднее и шире…»

Горизонт холоднее и шире.

Поднялась изумлённо бровь.

И не раз ещё в этом мире,

Милый друг, разобьёшься в кровь!

Ни советом, ни мудрым словом —

Ничем и никак не помочь.

Это знанье о мире новом

Постарайся сама превозмочь.

«Всё, как прежде — чёрная вода…»

Ирине

Всё, как прежде — чёрная вода,

Через Сену каменные арки.

Та же мартовская чернота,

Те же звёзды в ней сияют ярко.

Вот на этом самом парапете

Слушали неясный шум ночной.

Только мы давно уже не дети,

Только мы не прежние с тобой.

Милая, как грустно! Как печальна,

Как прекрасна жизнь! Спешим! Спешим!

Силуэты крыш и отблеск дальний —

Зарево над городом большим…

«Было синее море и ветер и звезды…»

Было синее море и ветер и звезды.

В очень жарком июле цветение лип.

И Бискайский залив, непокорный и грозный,

Пиренеи синели во влажной дали.

Наше позднее счастье палатка хранила,

На суровой скале, под высокой луной.

Счастье? Может быть, море его поглотило,

Беспощадной и гулкой ночною волной?

И ещё мне запомнился столб семафора

На пустынном, уже заржавевшем пути.

Всё проходит. И неотвратимо и скоро

Преграждающий вспыхнет огонь впереди.

Сохнет липовый цвет. Осыпаются листья.

Даже звёзды сгорают и гаснут в глуби.

Но короткий твой путь всё ж оправдан, осмыслен,

Если дал что-то людям. Был добр и любил.

«В столовой нашей жёлтые обои…»

В столовой нашей жёлтые обои —

Осенний неподвижный листопад.

И нашу лампу зажигать не стоит —