Синие фонари - [63]
Хозяин был совершенно подавлен.
Зато мы, гости, после того как Ашвак нарушила неприкосновенность яблока, почувствовали невероятное облегчение и в считанные минуты расправились со всем, что еще оставалось на подносе. Исчезли натянутость и чрезмерная скованность, в гостиной воцарилась непринужденная атмосфера, послышались шутки и смех.
Болтая и смеясь, мы совсем позабыли о сидящем в углу нахохлившемся человеке с пустым подносом на коленях — сморщенном и незаметном человечке, похожем на старого-старого карлика…
Прием окончился.
Господин Сабахлали, стоя в дверях, благодарил нас за посещение. Он как-то посерел и осунулся, и вид у него был мрачный, словно он провожал гостей после поминок…
Развернув на следующее утро газету, я чуть не выронил ее от удивления: объявление в черной рамке гласило, что наш дорогой друг господин Сабахлали скончался.
Ему были устроены торжественные похороны.
Предать прах покойного земле собрались все его друзья, все те, кто пользовался его гостеприимством.
Среди них была и госпожа Ашвак, от рыданий которой сотрясались кладбищенские стены и вздрагивали небеса.
А перед моим взором неотступно витало прекрасное румяное яблоко. Мне казалось, что оно парит над могилой, как бы прощаясь с благородным усопшим…
Из далекого прошлого…
Перевод М. Анисимова
Дорогие читатели, я хочу рассказать вам два случая из моего детства, которые бережно хранит память, несмотря на то что с тех пор прошло много лет.
Эпиграфом к первому рассказу, озаглавленному «Джада»[53], могут служить слова: «Чем лучше я узнавал человека, тем крепче привязывался к собаке»…
Итак, вот он, мой первый рассказ.
В те годы наша семья жила в пригороде Каира — Айн Шамс. Я был тогда заядлым футболистом. Из соседних мальчишек — любителей этой игры — мне удалось сколотить команду. На пустыре за нашим домом мы расчистили и разровняли площадку под футбольное поле, где и проводили свои шумные матчи.
Вскоре я подружился с одним игроком из поселка Аль-Матария, к которому от нас вела хорошо укатанная дорога. Мы постоянно бегали друг к другу в гости и были почти неразлучны.
Иногда я заходил за своим приятелем, и мы отправлялись бродить по тихим улочкам, или вместе играли.
В Матарии у меня скоро появился еще один друг — бродячая собака по кличке «Джада». Этот поджарый серый пес был ловок и проворен и к тому же весьма смышлен. Он всюду сопровождал нас и участвовал во всех наших играх.
Однако далеко не все жители пригорода благосклонно относились к Джаде. Говорили, что он вороват. При этом пес был весьма привередлив и обычно посещал кухни лишь тех домов, где знали толк в еде и готовили вкусно. Джада отдавал предпочтение таким деликатесам, как фалюза или мухаллабия[54] под громким названием «пылкая страсть». Едва он обнаруживал миску с любимым кушаньем, как молниеносно с ним расправлялся.
Мы полюбили Джаду, и он нас полюбил… Во время прогулок мы обычно жевали сахарный тростник, которым охотно делились с псом. На лету схватив брошенный ему кусок, он принимался с наслаждением жевать его, до последней капли высасывая сладкий сок.
Часы, проведенные в обществе этих друзей, были поистине лучшими в моей жизни! Я наслаждался ощущением свободы и безмятежности, отсутствием каких-либо ограничений и запретов. Мою радость омрачало лишь появление «его» — дядюшки моего друга, в доме которого тот поселился после смерти родителей.
К счастью, с «ним» я сталкивался очень редко, но даже эти редкие встречи вызывали у меня чувство страха и отвращения.
Дядя был тощ, ноги у него были парализованы, изо рта торчали клыки, похожие на отравленные стрелы, а ввалившиеся глаза глядели будто из мрачной пещеры. Он напоминал мне виденное когда-то изображение ангела смерти Азраила.
Говорил он громовым басом.
За дядей ухаживали двое слуг. Один из них был огромный детина с глупым лицом. Когда он бегал, то далеко выбрасывал ноги. Зевая, издавал странный звук, похожий на кляцание цапли, когда она преследует добычу или убегает от погони.
Вторым слугой был крепко сбитый негр с красными веками без ресниц. Мясистый нос нависал над его ртом, подобно хоботу слона. Мы так и прозвали их: «Цапля» и «Слон».
Слуги выносили дядю в мягком кресле на террасу, где он коротал вечера, оглядывая своими глубоко запавшими глазами пустой двор, обнесенный высоким забором, огромные полуразвалившиеся кирпичные ворота и засохшее дерево, погруженное в вечную печаль.
Меня он неизменно встречал словами:
— Оч-чень хорошо! Вот она, наша пробуждающаяся молодежь!
Он цедил эти слова сквозь зубы, отчего приветствие его больше походило на ругательство.
Я никак не мог взять в толк, почему он так здоровается со мной — при чем тут молодежь, при чем пробуждение? Просто я — веселый, беззаботный мальчишка — пришел поиграть с его племянником!
Больше всего я боялся остаться с ним наедине, ибо был убежден, что тут мне несдобровать.
И вот, когда однажды я был в гостях у своего друга, — как выяснилось потом, в последний раз, — произошло следующее.
После обычной прогулки по поселку мы с приятелем и нашим постоянным спутником Джадой вернулись в дом дяди. Мне надо было передохнуть перед обратной дорогой.
