Очень интересен рассказ Каррихтера о том, как приготовляются такие ядовитые напитки: «Не удивляйся, если этот человек чувствует великие боли: ведьма взяла травы (следуют названия имен растений, расположенные по астрологической ботанике, авт.), произнесла также некоторые заклинания, которым обучил ее злой дух, ибо эти злодейки не понимают того, что говорят, но имеют это от злого духа и ничего не прибавляют, кроме воображения ложной веры, затем выжимают сок из растений, трижды моют им руки, держат травы в руке, пока не коснутся того, кого хотят погубить; когда они приходят к нему, то подают ему руку; если он не поручил себя Богу, то коварный яд растений входит в него и замыкает, очевидно, три естественных духа крови; потом мгновенно под пожатием является бешеная боль, вроде колик, час от часу распространяется по телу, начинаются судороги и несчастный кричит „Ах!“ и „Увы!“»
Конечно, действие таких средств зависит от передачи энергии, от восприимчивости и податливости внушению данного лица, но человек средних веков был крайне восприимчив, и, в большинстве случаев, подобные средства должны были иметь успех.
Я должен ограничиться тем немногим, что я сказал о ведовстве, но и этого достаточно, чтобы убедиться в законности оснований процессов о ведьмах. Средневековье находилось в условии самозащиты, оно должно было искоренить преступную секту, подобно тому, как в наши дни англичане стараются искоренить преступную секту тугров. Преступления учащались из года в год, и если то тут, то там пытались прекратить ведовские процессы, то всегда вновь приходилось их возбуждать. И, бесспорно, адский страх перед дыбой, щипцами, колесом, смоляным сапогом удержал многих медиумически расположенных особ от поклонения Сатане и применения на «служение страждущему человечеству» продуктов ядовитой пачкотни. Правда, многие были невинно «закопчены», но на восемь миллионов ведьм, которые, в среднем, были сожжены, выпадает, бесспорно, очень незначительный процент невинных.
Известно, как теперь трудно добыть сколь-нибудь хорошего медиума. Этим мы обязаны Шпренгеру, Бодинусу, Ремигию, де Ланкру, всем этим бесчисленным судьям, которые далеко не нежно распоряжались колдовской сектой и истребили всех медиумически предрасположенных. С одной стороны, если принять во внимание благополучие – хе-хе! – человеческого рода, то это было хорошо. Ибо, если не считать того, что все эти люди запятнаны «moral insanity»[68], той «moral insanity», которая в жалкий век электричества выражается в невинном обмане профессоров, средневековье уничтожило предрасположенность к гистеро-эпилепсии, все зародыши, из которых расцветали ужаснейшие нервные эпидемии.
Свободомыслящий гражданин, с таким возмущением говорящий об этих процессах, должен был бы благодарить Ремигия за то, что он, гражданин, не выделывает бешеной пляски на рынке, не видит своего двойника, что по ночам его не мучает адский шум и тому подобные дивертисменты.
К концу XVI столетия Сатана начинает скучать среди бесстыдного скопища ведьм. Ecclesia militans стала ecclesia triomphans[69]. Ему не нужна агитация, не нужна пропаганда. Бесчисленными толпами стекаются к нему женщины, и с пренебрежительным равнодушием он глядит, как они неистовствуют вокруг него, возятся в грязи и издают дикие вопли. Он стал жестоким, в жажде новых наслаждений он изобретает ужасные утонченности. И если раньше совокупление было только неприятным ощущением холода, то теперь оно становится страшной пыткой. Женщина, которую он избрал, кричит, как в родовых болях, она истекает кровью «aussi bien devant que derriere, selon le lieu ou il est alle heurter»[70]. Это – показания девушек от тринадцати до шестнадцати лет, которые в жизни своей были вполне чисты и девственны и которые, как говорит Парацельс, даже не хотели «actem venerem»![71]
Нет, он не хочет этого более, его фантазия не может больше выносить разнообразия оргий. Он не хочет также больше прятаться в отдаленных, неприступных местах. Теперь он достаточно могуществен, чтобы проникнуть в церковь своего противника, столкнуть его с алтаря, самому воссесть на него и сделать священников своими преданнейшими слугами. И это было ему нетрудно при том успехе, которого он достиг в конце XVI века, в то время, когда, как уверяет Ремигий, из трех людей, встреченных на улице, двое наверняка виноваты в колдовстве. Нашлось достаточное количество священников, которые перенесли шабаш в церковь и в кругу посвященных справляли позорные черные мессы. Уже де Ланкр сжег троих священников, в чем он оправдывается всевозможными доводами; несколькими годами позже черная месса становится всеобщей. Она, главным образом, справляется в женских монастырях, в этих гнездах демоно-магической предрасположенности, развитой духовными отцами и служившей для удовлетворения плотской похоти и для других целей.
Особенную известность приобрел процесс Мадлены Бован, которая в своих мемуарах дает нам хорошие разъяснения насчет этого распутного культа. Место действия часовня монастыря в Лувье. Нет седалищ, светло от свечей, горящих, как факелы на алтаре и, вероятно, как было в то время в обычае черных месс, сделанных из жира повешенных. Присутствует несколько священников, в том числе Пикар, его викарий Булэ, еще несколько других, которых Мадлена Бован не знает, и несколько монахинь, пять или шесть.
