Силой и властью - [43]

— Все равно сопляка из ордена надо удалить. Такой белый маг похуже чумы или горной лавины. А если кто-то его обидит? Захочет использовать его силу и обманом соблазнит? А потом, когда вырастет? Творящим и то не ведомо, что из него может вырасти… Майяла права, заточение — лучший выход.

И многие согласно кивали, очень многие.

Тихо, очень тихо и осторожно белокрылый хааши запел о любви: об улыбке младенца, о руках матери, о глазах любимой, о первом поцелуе и последнем вздохе.

Если только совет послушает дуарскую ведьму и решит запереть Одуванчика, Ягодка останется с ним. Рахун с самого начала знал, что маги могут отвергнуть Лаан-ши. Тогда он заберет сыновей и ни за что не выдаст ни Дайрану Могучему, ни Фасхилу, ни даже Рагмуту и Шанаре — лучше вечное изгнание, чем неволя.

Но как бы ни любили Одуванчика в приемной семье, человеческому детенышу нужны люди, он должен расти и взрослеть среди своих — так для него лучше, так правильно. Поэтому пока есть надежда, он будет бороться: напомнит этим заблудшим похвалу отца, дух горячего хлеба, крик новорожденного, материнские слезы, свадебные танцы, погребальный плач. Люди, это ваше дитя, опомнитесь, — все громче, почти не скрываясь, шептала колдовская песня, — испуганный, одинокий ребенок, брошенный на дороге. Все, чего он просит — немного внимания и тепла, каплю вашей любви.

Первым отозвался Армин: маска безразличия вдруг поплыла с лица, обнажая нечто совсем иное. Но магистр быстро собрался: тряхнул головой и пренебрежительно поморщился.

— Белокрылый, прекрати. Нужно кому-то душу вывернуть — ради Творящих, только чего ты этим добьешься? Никто из нас не может контролировать мальчишку, он нам не по зубам. В этом все дело.

— Почему обязательно контролировать? Детей надо просто любить.

Не то, чтобы у Датриса совсем души не было, но чтобы стереть его циничную улыбку песни хааши явно было мало. Вместо взволнованного Армина ответил он:

— Любить? Это по вашей части, хранители. Мы — ребята практичные. Все, что нам не по зубам — решительно отвергаем.

— Но ведь хааши прав! — послышалось из дальнего конца зала. А потом со скамьи встал магистр Синдери из Ласатра, крупный, как все северяне, широкий и громогласный. Он через весь зал протопал к верховному магистру и повторил:

— Белокрылый хааши прав, Могучий. Что же мы делаем? С дитем воюем, с сопливым мальчишкой! Решаем, как надежнее его запереть. А нужно-то просто любить и верить. Маги с даром всетворящего пламени попадают к нам не каждый год и даже не каждое десятилетие. А мы, вместо того, чтобы радоваться, гордиться… эх! Могучий, если все трусят, я возьму мальчика. Научу, чему сумею.

Незаметно для себя Жадиталь подошла к северянину и встала рядом, утверждая поддержку.

Дайран Могучий посмотрел на ласатрина, на свою лучшую ученицу и чуть заметно улыбнулся:

— Смело, магистр Синдери, спасибо тебе, но нет. Магу старшей крови нужен учитель из своих. Майялу мы уже слышали. Армин, что скажешь ты, мальчик?

Армин даже не повернулся, напротив, уставился на витраж.

— Этот малыш — и я? Нет… не думаю, что ему нужно знать то, чему я его научу. Если совет прикажет выстроить для мальчишки тюрьму — я сделаю, хоть мне и не по душе такое решение, но учить — нет. Прошу меня простить, учитель.

— Напрасно, Армин. Но я не буду тебя уговаривать. Нет так нет, — Кивнул Дайран и повернулся к Рахуну. — Не волнуйся, Белокрылый. Я сам обучу твоего мальчика — думаю, мы поладим. Но все же когда его хранитель подрастет и сможет быть рядом, всем нам будет спокойнее.

5

Зима года 632 от потрясения тверди (двадцатый год Конфедерации), Серый замок ордена Согласия, Тирон.

После испытаний Адалан очнулся в постели в той самой комнате, которую указал ему магистр Датрис. Там же были и отец Рахун, и старик, которого он приметил в Зале Совета, верховный магистр. Они о чем-то говорили, но стоило открыть глаза — сразу же замолчали.

— Уже все? Все кончилось?.. — спросил Адалан.

Верховный магистр кивнул, вроде даже с улыбкой, а отец подошел, положил на лоб холодную ладонь и приказал:

— Спи.

Адалан хотел спросить еще что-то важное, но накатила такая слабость, что мысли смешались, глаза как-то сами собой закрылись, и все провалилось в мягкую темноту.

Потом он просыпался, засыпал, снова просыпался… Вроде пил что-то, то терпкое с горчинкой, то сладкое, густое, оседающее на языке… Вроде был где-то, не то в саду, желто-красном от осенних листьев, не то в небе, холодном, сочащемся серой моросью… Вроде замечал какие-то лица, знакомые и чужие… но раз среди них был и Ягодка, значит, все это могло оказаться просто сном или болезненным мороком… потом снова засыпал.

Пока не проснулся окончательно и не увидел у своей постели худощавого мальчишку лет тринадцати. Белая туника его выделялась в полумраке комнаты, отчего сам незнакомец казался очень смуглым, почти черным. Он дремал на скамеечке у постели, обнявшись с шандалом, в котором уже догорали свечи. Однако, как только Адалан пошевелился — услышал, вскинулся, тут же разулыбался. Черты лица его были крупными и грубыми, короткие волосы топорщились, как щетка, но улыбка и бесхитростный прямой взгляд сразу вызывали приязнь, даже доверие.