Силой и властью - [29]

— В гнездах полно девчонок подрастает, дури головы им, а Хафису оставь в покое. Тебе — забава, а кому-то, может быть, ее запах слаще первотала.

Только зря все это. Шанара Песнь Всетворения допела, и поднесла Хафиса кубок Белокрылому. И браслет на руку надела. А он принял. Да не просто принял — тут же и женой назвал, и косы ее вороные расплел, соединил в одну, чтобы все видели. Вот с тех самых пор Фасхил перестал ждать — улетел в Тирон к магам и зарекся домой возвращаться. А сегодня снова стоит у костра, рядом с этим самым хааши Рахуном и смотрит на женщин: выбирает, надеется… Это в тридцать четыре года-то? Не поздно ли, хаа-сар бездомный? По-хорошему сказать, таким, как он, и живыми-то быть не положено, не то что влюбленными.

Между тем к старухе подошла девушка — три косицы тоненьких едва достают до лопаток. И не юна уже, а росточком да худобой — как двенадцатилетняя девчонка… не удивительно, что не приглянулась никому в жены. Сама-то кого выбрала? Фасхил прислушался, и тут же пожалел, что непрошенным лезет в душу: лучше бы ушел сразу и ничего не знал. Некрасивая девушка подошла к Белокрылому и подала а-хааэ ему, а он отпил — и вдруг ответил такой нежностью, словно когтями шерсть на брюхе причесал: «Принимаю твой дар, Сатиша и ты прими мою заботу и защиту. Тот, кто родится от нас, — желанный гость в моем доме отныне и навсегда».

Шерсть дыбом, зубы и когти! Да как он мог?! Да как! Он! Посмел! Фасхил опять был готов кинуться в драку.

Единение опустилось нежно, почти невесомо, окутало, обволокло и понесло: боль и тягучее счастье, счастье и острая щемящая боль. Хафиса.

Хафиса остановилась совсем близко — все такая же стройная, красивая, желанная до слез. Можно было обнять, не касаясь — и даже ее белокрылый певун ничего бы не почуял. Но Фасхил не посмел. Любимая обняла сама, обняла и заговорила:

— Разве ты забыл, т'хаа-сар Ордена Согласия, что мужчина не смеет отказать женщине, если ее замуж не берут?

— Не забыл, — ему вдруг стало стыдно в ее теплых чувственных объятиях, под ее ласковым, но испытующим взглядом. — Я помню, но тебе же больно.

— Мне больно. Но я уже родила своих детей, нам больше не делить ночей а-хааи-саэ, а Рахун все равно мой. Для того, чтобы все другие ночи любить друг друга, первотал не нужен. Сатише двадцать три, прикажешь еще ждать? Или, может быть, она тебе полюбилась? Так неправда — я ведь не хааши, дочь воинского рода, и слышу почти так же, как и ты. Ты рассматривал ее и жалел, а Рахун будет любить, пусть только раз, но по-настоящему — он умеет быть нежным, не унижая жалостью, он умеет напеть о счастье.

— Поэтому ты выбрала его? За сладкие песни?

Серебристый ее смех пробежал страстной волной по телу.

— Забавный ты, т'хаа-сар Фасхил из клана Ирбиса! Да кто же знает, за что любит? За песни, за белую шубу, мягкую и чистую, как снег, за то, что полез с тобой в драку, хотя точно знал, что не сможет победить. Мало ли за что еще? Люблю — и все.

— Ты права, Лисичка, — Фасхил кивнул и усмехнулся. — У Рахуна есть твоя любовь, и его зовут другие. Да он просто счастливчик!..

— А разве ты — нет? Помнишь Эфани из Рысей? Когда ты улетел, она ждала восемь лет! Но ты так и не вернулся, и Эфани забыла о замужестве, родила детей от Рагмута, чтобы хоть чем-то походили на тебя. И теперь, смотри: Ануша готова пойти с тобой, но ее день наречения только что минул, она хочет семью, а не одинокое материнство. Скажи, т'хаа-сар, ты готов почитать и защищать эту девочку до конца своих дней? Готов любить? Скажи ей — и она наполнит свой кубок.

Фасхил посмотрел на Анушу. Она тоже заглянула в его глаза без заискивания, без робости перед свирепым зверем, вожаком хранителей Тирона, привыкшим к вкусу крови на губах. Взгляд ее был прям и открыт. И тело — сильное, налитое, готовое к материнству, жаждущее любви…

Но черная Лисичка Хафиса рядом, и она по-прежнему во сто крат роднее и желаннее. Любая даахи такое услышит. Нет, никогда Фасхилу не забыть жену Белокрылого. Несчастный бездомный хаа-сар!..

— Я прилетел не в поисках семьи, Хафиса. Мне нужно увидеть мальчика.

— Что же, как хочешь, — Хафиса вздохнула и разомкнула объятия. — Дети уже убежали играть, но я знаю, куда. Идем, покажу.

Хафиса повела его прочь от костра, вниз к селению и дальше, через ленту соснового бора, опоясывающую Стража. Пока шли, поднялась луна, и из мрака леса они попали на широкий луг, залитый бледным светом. Слева поднялась отвесная скала, а правый край обрывался пропастью и гремящим как раскаты ушедшей грозы водопадом. По далекому дну пропасти неслась стремительная Лаан-Шару, Золотая Струя, в низовьях которой издавна мыли золото. Фасхил и думать забыл, как же тут красиво!

— Пламя Маари и кровь Хаа, связанные законом Аасу, сотворили этот мир, — Хафиса прислушалась и тепло улыбнулась. — Кровь и пламя, любовь и свобода, вон они, у кромки играют. Смотри, т'хаа-сар, внимательно смотри, и помни: решать все равно не тебе. У Одуванчика есть Ягодка.

Сказала — и отступила в тень леса, удалилась. Но Фасхил уже слышал приемыша, уже купался в потоках его силы. Перед мысленным взором возникли две маленькие фигурки на скальном выступе над самим водопадом. Мальчики спорили: