Силой и властью - [28]

Порозовевшее в осенней дымке солнце плеснуло пурпуром на снежники, выкрасило стволы сосен у обрыва и покатилось вниз, за соседние вершины. Зажглись первые звезды. Даахи — все племя, от седых стариков до младенцев на руках матерей — притихло в ожидании: начиналось таинство соединения судеб и сотворения жизни. Хааши Шанара из клана Волков, древняя, как сами горы, отдала одной из помощниц-девчонок деревянный пест и взяла у другой золотой ковш в форме священного цветка первотала — дара матери Хаа своим детям. Т'хаа-сар Рагмут, младший брат Фасхила снял котел с огня, бережно опустил перед старухой. Она зачерпнула варево, подняв руку как можно выше, вылила первый ковш на угли. Пар зелья, тревожный и сладкий, потек над Слётной скалой, и вместе с ним заструилась песня хааши:

— Было это до начала времен, и были боги юны, как дети, и жаждали боги всетворения…

Дважды в год — в день наречения и в день соединения — даахи варили а-хааэ, и дважды в год старейшая из хааши пела эту Песнь. Племя всколыхнулось, подхватило, вливаясь, следуя за колдуньей в те далекие времена, когда и времени еще не было. Дети поднебесных гнезд верили Шанаре, привыкли за долгие годы. За ней шли, не задумываясь, особенно юные, чуткие и восторженные, лишь ожидающие своего истинного служения. Но мудрая хааши остановила и направила: не уходить в песню, не забывать о настоящем — только смотреть, запоминать и учиться.

Перед глазами поплыли видения:

— … и создал старший из трех, нареченный Аасу, землю и небо, солнце и луну, и светила на небе во множестве, и весь наш мир, с горами и равнинами, морями и реками. И правил миром лишь единый закон. И понравился мир Аасу, и стал возлюбленным, среди других миров, сотворенных им. И показал Аасу возлюбленный мир свой брату и сестре. Но не понравился мир среднему, нареченному Маари. Маари сказал: скучно! Маари сказал: кому нужен мир, где вчера похоже на завтра, а завтра на десять лет спустя? Не будет так! И бросил Маари в мир камень, и породил тот камень великие беды: хлынул в мир огонь бездны беззакония. И взял Маари этот огонь в руки, и сделался он пламенем всетворения, и мир переменился: сдвинулся со своего места, прогнулся и сбился. И стала тишь сменяться ветрами, а зной холодом, И дожди сегодня падали, где сухо, а завтра — где мокро, и возникли в мире болота и пустыни. И не стало в мире равенства, но стала в мире свобода…

Шанара пела и разливала свое варево — а-хааэ, напиток любви и жизни. Старая Волчица одаривала женщин, каждую, кто попросит, а уж они сами выбирали, с кем поделиться, кому носить драгоценной наградой браслет на левом плече — знак мужа и отца. У пары, которая сегодня разделит кубок, в следующий месяц журавля родится дитя, остальным придется ждать своего часа до весны, до следующей осени, а может, и несколько лет.

Некоторые так и не дождутся.

Фасхил множество раз слышал Песнь Всетворения. Он мог продолжить ее на память: «Но не понравился мир младшей, нареченной Хаа. Хаа сказала: грустно! Хаа сказала: кому нужен мир, который от рождения мертв? Не будет так! И ранила Хаа плоть свою, и оросила мир кровью своей, и пошла от той крови жизнь…» Он ждал своего часа шесть долгих лет. А потом его избранница, единственная желанная во всем мире женщина поднесла кубок другому, как раз в ту весну, когда он так знатно подрал шкуру соперника…

В день наречения молодые хаа-сар, только что обретшие взрослое имя, тешились дружескими поединками. Сначала вчерашние мальчишки похвалялись силой и ловкостью друг перед другом, а потом, как водится, кто-то вызывал в круг старшего — и незаметно все даахи втягивались в забаву: болели, подбадривали криком, давали ненужные советы, смеялись и шутили. Бойцы красовались перед избранницами, а те шептались, смущенно краснели и бросали призывные взгляды.

Фасхил уже оттаскал за шиворот двоих именинников и хотел было покинуть круг — мол, что за доблесть взрослому наследнику вождя мериться силой со вчерашней малышней — когда увидел их рядом. Молоденький хааши тихонько напевал что-то, видно веселое, а его красавица-Хафиса заразительно хохотала. И все бы ничего, если бы только пару дней назад рядом с ним точно так же не заливалась смехом другая!..

— А теперь я зову в круг хааши Рахуна, — крикнул Фасхил и сам удивился, — ну что, Белокрылый, не забоишься честной драки?

Колдуны не воины — бои им не по чину. Но разве ж мальчишка признает, что боится? Белокрылый волчонок аж весь вспыхнул, выскочил в круг уже в шерсти: глаза горят, зубы щелкают, хвост чуть не по бокам хлещет…

Как дрались, Фасхил уж и не помнил; не помнил и как смог остановиться. Только последний миг навечно засел в памяти: вокруг — пух и шерсть клочьями, серая и белая вперемешку, по шкуре течет не то пот, не то кровь — не разберешь… зубы сжимаются на горле соперника, и тот уже перекинулся, совсем притих, даже хрипеть перестал, только глаза еще живые, ясные, а в них — такое детское недоумение: за что, мол, друг? Хааши — что с них взять? Никогда ничего не слышат, кроме собственных песен.

Он тогда отпустил, а потом тоже вернул человечий облик и сказал: