Сильнее смерти - [72]

А потом пошли дожди, и строевые занятия пришлось отменить. В распорядке дня остались обязательными лишь утреннее построение, молитва и вечерняя поверка. Это можно было терпеть.

Однажды в село пришли цыгане и разошлись по домам. Женщины предлагали погадать на картах и по руке, мужчины предлагали просто сыграть с ними в карты. Четники развлекались, выпивали, протягивали молодым цыганкам руки, чтобы услышать рассказ о своей судьбе, а то и обнять черноокую дикарку.

Колешко, очень скучавший по дому, протянул руку старой цыганке и попросил ее рассказать ему о жене. Цыганка, из-под платка которой выбивались седые волосы, с длинной трубкой, зажатой в пожелтевших зубах, раскинула широкую юбку, садясь на солому, и приступила к делу. Смотря то на ладонь Колешко, то ему в глаза, она нараспев заговорила:

— Есть у тебя дома молодая жена. Скучает она по тебе и хранит себя. Вечером, ложась спать, богу молится, поутру встает и все надеется, что ты придешь. Сильно тоскует по тебе и верит, что ты жив останешься. Вчера вечером особенно долго ждала тебя, заснуть не могла. Подушка от слез у нее вся промокла… Тебе же, герой мой, дорога предстоит, скоро сам узнаешь. Будет у вас с ней ночь красивая, и расцветет твоя жена как цветок яркий. Дитя тебе родит, и большое счастье придет с ним в ваш дом. Много хорошего выпадет на твою долю. Вижу я звездочку на твоих плечах и венец вокруг чела. Страдаешь ты много, тяжело у тебя на душе, но счастье тебя поджидает. Очень любит тебя жена. Скоро в дверь к ней постучишь…

Бросив цыганке на ладонь какую-то мелочь, Колешко прилег и молча пролежал до самой ночи.

Вечером четники прогнали цыган из деревни.

На другой день после полудня был построен весь отряд. Постукивая плеткой по голенищу, поручник обошел строй, затем встал шагах в пяти перед первой шеренгой и объявил:

— Мне требуются двадцать добровольцев. На турок пойдем. Поведу я сам.

По рядам пробежал шепот. Строй разомкнулся, и первым вышел Бубало. За ним последовали Симан, Колешко, Попара — командир второй роты, с быстрыми, плутовскими глазами, и еще несколько человек.

Через час группа оставила деревню и двинулась в направлении Мрконича. Поручник ехал первым, за ним в колонне по одному остальные. Дорога шла лесом. Дождя уже не было, но на листьях деревьев еще висели крупные капли. Когда выехали на поляну, поручник подозвал к себе Попару и спросил:

— Дорогу знаешь?

— Знаю, — ответил тот. — Это же верхнее турецкое село. У подножия горы.

— Ударим внезапно, гранатами, — сказал поручник. — После выполнения задания сбор на этом месте. Своих раненых не оставлять.

Бубало рванулся вперед. Руки у него дрожали. Перепрыгнув через плетень, он, крадучись, пошел через сад к дому, светившиеся окна которого отбрасывали длинные полоски света на мокрые листья деревьев. Он озирался, как вор. Подойдя к стене, размахнулся и бросил гранату. Раздался звон разбитого стекла, осколки посыпались ему на голову. В доме кто-то испуганно вскрикнул, затем прогремел взрыв и свет в окнах погас. Бубало, словно зверь, прыгнул за угол и побежал дальше.

Будто обезумев, носился он от дома к дому, стрелял, бросал гранаты, поджигал. Ему казалось, что он не в турецкой деревне, а в том лесу, где падающее дерево ударило его по голове, и он задыхался от злой радости и от жажды мщения.

XI

У Дренко настала трудная жизнь. С того дня, когда был получен приказ оставить долину Пливы и перейти в села, находившийся ближе к Тимотию Дренко чувствовал себя так, словно на него свалилась необъяснимая тяжесть. Он не рассказывал никому об этом, но и по одному внешнему виду не трудно было догадаться, что этого человека что-то гнетет.

Во время марша, когда они уходили из долины, поручник Матич сказал Дренко:

— Здорово Шолая одурачил нас, а? Вылез, словно шило из мешка, и ушел к партизанам.

— А вы ожидали, что он к нам придет? — с неприязнью в голосе ответил Дренко.

— Ну зачем вы так сердито? — удивился поручник.

— Вы умеете давить на людей, — сказал Дренко. — У вас один метод — угрожать оружием, по-другому обходиться с людьми вы не можете.

— С чего вы так решили? — еще больше удивился Матич.

— Вы думали, что Шолая упадет к вашим ногам как перезревшее яблоко, — продолжал Дренко, — и не верили мне, когда я говорил вам, что этого не будет. Считали, наверное, что я ему даю поблажку. Хорошо, хоть теперь поняли, в чем было дело.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Поймете, придет время. То, что он ушел в партизаны — это лишь начало. Он нам еще на горло наступит.

Поручник нервно покусывал губу и больше ничего не сказал. Продолжил разговор он уже вечером, когда они, остановившись в одной деревне, сели вместе ужинать.

— Надо было усмирить Шолаю и Проле еще в ту ночь в Мркониче. Я, кстати, так и предлагал сделать, чтобы покончить с революцией в этом крае.

— По-вашему, мало было одного убийства в ту ночь, требовалось еще два! — с той же неприязнью в голосе, что и днем, проговорил Дренко. Чтобы не смотреть на поручника, он делал вид, что занят намазыванием сметаны на хлеб.

— Это пустяк, зато для всего края это было бы счастьем, — сказал Матич, отрываясь от миски с молоком.