Сильнее смерти - [66]

— А где он сейчас? — спросил Драгоня.

— Партизанит. Разделился народ, ужас один.

— Да-а-а, — вздохнул Драгоня. — Значит, ты сейчас дома сидишь?

— Дома, а что поделаешь? — ответил Перушко. — Пусть кому надо ломают себе шею, с меня хватит. Я за то, чтоб воевать всем вместе, а раз этого нет, кто в лес, а кто по дрова, так до свидания!

— И правильно, — одобрил Драгоня и запустил пальцы в кисет Перушко, — табак у тебя хорош, душистый, видать, городской.

— Ничего, курить можно. — И Перушко начал завязывать кисет.

К вечеру, смолов пшеницу, Перушко взвалил мешок с мукой на спину лошади и поехал домой.

В те дни Перушко весь отдался постройке загона для свиней. Он распиливал на доски сухие бревна, тесал столбы, дважды ходил в лес рубить ели, забирался на чердак искать старые гвозди. Когда начались дожди, загон был уже готов. Перушко, довольный, посматривал на творение своих рук.

— Ну вот, загончик готов, — говорил он снохе, хлебая теплое молоко, — а весной крышу в хлеве перекрою. Видела, как боров на соломке нежится? Как барин на перине.

— Только бы усташи не нагрянули, — со вздохом сказала сноха, разводя огонь под новым котлом. — Говорят, что они готовятся.

— Не придут, — откладывая в сторону ложку, успокоил ее Перушко. — Сейчас на позициях много нашего войска, не посмеют.

— Ой, отец, сказывают, четники не станут драться против усташей, — возразила сноха, склонившись над очагом.

— Кто так говорит? — удивился старик.

— Шишко рассказывал.

— Врет он. Где это видано, чтобы королевское войско не стало драться против усташей?

— Наверное, и правда соврал он, — простодушно согласилась сноха.

Однако эта новость взволновала Перушко. Утром, поднявшись пораньше, он сразу отправился к Шишко. «Кто мог такой слух пустить?» — размышлял Перушко дорогой.

Шишко с момента возвращения занимался мелким браконьерством в окрестных лесах. Он, по его словам, ждал снега, чтобы начать ловлю куницы и обшарить весь сосновый лес до самой Млиништы. Его жена одна трудилась целыми днями по хозяйству, а вечером, поставив перед мужем ужин, ругалась:

— Когда же ты бросишь свою чертову охоту? Ты что, не видишь — крыша в хлеву протекает. Когда же ты за ум возьмешься?

Шишко хлебал молоко, запихивал в рот куски хлеба и, не поднимая головы от миски, утешал жену:

— Ничего, все наладится. Принес я тебе из Мрконича платок? Принес. И куницу тебе добуду. Здесь недалеко, около Пливы выдра живет. Если поймаю, хватит нам на все.

Как-то Перушко пришел в дом Шишко. Тот сидел перед очагом на треножнике и мастерил сынишке опанки.

— А ты сегодня дома? — удивился дед.

— Да, — невесело ответил Шишко. — Дождь привязал меня к бабьей юбке.

— А жена где?

— В хлеву.

— Хорошо, я как раз хотел поговорить с тобой. — Перушко стряхнул капли дождя, застрявшие в бороде. — Скажи, о чем это ты болтаешь на селе?

— А что?

— Кто тебе сказал, что четники не будут драться с усташами?

— Встретил я однажды Йованчича.

— Да ну! Ведь он, кажется, ушел с Шолаей?

— Да.

— И что он сказал?

— Говорит, что четники вели переговоры с итальянцами и договорились, что итальянцы будут давать четникам сахар и табак, а те, когда до дела дойдет, не будут в них стрелять.

— Смотри-ка!

— Еще говорят, что итальянцы обещали дать четникам автомобили, чтобы их офицеры не ходили пешком.

— Что же это такое! — воскликнул изумленный дед. — Да в уме ли ты? Это же королевские войска! Нет, не верю я.

Шишко послюнявил дратву.

— Поживем — увидим. Я тоже не верю, а люди говорят…

Несколько дней мучили Перушко сомнения. «Не может этого быть. Врут люди… А вдруг все-таки правда?» В конце концов он приказал себе не думать больше об этом.

Однажды вечером к нему пришли жена Козины и Зорка и начали допытываться, почему он ушел от Шолаи. Старик ничуть не смутился и начал разглагольствовать.

— А я, бабоньки, ни к кому не привязан. Хочу иду с ними, не хочу — не иду. Они раскололись, а я решил податься в сторону. К партизанам не хочу, а для четников я стар.

— А Шолая где сейчас?

— Слышал я, что около Яйце, а может, куда-нибудь в другое место завернул.

— Значит, ты, дед, теперь не поддерживаешь Шолаю, сбежал от своих земляков?

— Ох и глупые вы бабы. Я с земляками не ругался, а просто политика мне надоела. Подожду, пока они штыками друг друга пыряют. А Шолаю я всегда уважал.

Когда на следующий день к нему пришла жена Симана и спросила, не знает ли он, где находится ее муж, Перушко встретил ее не очень любезно.

— О королевском войске я ничего не знаю. Спроси их верховное командование, — заявил он.

Но Симаниха была не из тех, от кого легко отделаться. Подозрительно осмотрев комнату, особенно угол, где висела икона, она спросила:

— А почему ты, Перушко, не идешь в четники? Ты ведь старый солдат.

— Короля я уважаю, да ведь и дома дел много, — ответил старик.

— Тогда скажи, куда делся из этого угла портрет короля?

— Какое твое дело! Может, раму красить собираюсь… Тебя это не касается.

— Наши мужики кровь проливают, а ты со свиньями тут возишься, — и Симаниха направилась к выходу.

Как-то под вечер в селе совершенно неожиданно появился Проле в сопровождении Округлицы, Йованчича и Йокана. Солнце было уже у самого горизонта, и освещенные его прощальными лучами облака бросали багряный отблеск на воды Пливы. В красном зареве заката гранитные вершины Виторога казались горящими факелами, отгонявшими темноту.