Сильнее смерти - [67]

Дождь прекратился еще на рассвете, и за день солнце успело покрыть землю тонкой сухой корочкой, под которой еще была грязь. На перекрестке партизаны разделились: Округлица, Йованчич и Йокан поехали к нижним домам, а Проле направил коня прямо к избе Перушко.

Перушко только что разделал на ремни сырую овечью шкуру и собирался лезть на чердак, чтобы развесить ремни для просушки, как услышал конский топот. Отложив инструменты, он соскочил со скамейки и прильнул к окну. Узнав всадника, дед вздрогнул, словно перед ним было привидение.

— Проле несет на мою голову! Что теперь со мной будет! Неужели он прослышал про мои речи и приехал меня допрашивать? Ох… Ох… — Перушко согнулся, словно от невыносимой боли в животе.

Проле в это время сошел с коня, привязал его к колоде около хлева и направился к дому. Негромко постучал в дверь. На его стук отозвалась сноха Перушко.

— Дед дома? — спросил ее Проле.

— Дома, — боязливо ответила она.

— Вот и хорошо. — И он шагнул через порог в коридор.

— Входи, входи, комиссар, моя хата всегда открыта для доброго гостя! — крикнул Перушко, стоявший у двери в горницу. На лице его было самое добродушное выражение.

Проле поздоровался и прошел в комнату. Огляделся и сказал:

— Я завернул тебя оповестить.

— Ну-у, о чем? — нараспев спросил дед.

— Завтра в Плеве будем выбирать народную власть. Все плевичане, которые находятся в нашем партизанском отряде, считают, что ты был бы подходящей кандидатурой. Ты старый повстанец, а сейчас, кроме тебя, на селе больше нет ни одного участника восстания. Если народ согласится с нашим мнением, мне будет очень приятно видеть тебя в комитете.

— Зачем насмехаетесь над стариком, комиссар! — Перушко подскочил, словно его оса ужалила. — О чем это вы говорите? Какая из меня власть? Я от всякой власти отошел и занимаюсь своими делами. Был когда-то старостой, так ведь это сто лет назад!

— Не противься, дедушка, — уговаривал Проле. — Сейчас на селе пять стариков, а ты из них самый молодой. Кроме того, ты был с нами в боях, а это уже много значит.

— Нет, комиссар, лучше не говори об этом, — упорствовал старик. — Садись, давай молочка топленого попьем, а в комитет желающих найдешь. Мне же это ни к чему. Я и с фронта-то ушел, чтобы спокойно пожить, ведь у вас там распри пошли! Я лучше скажу снохе, чтобы молочка нам принесла. — И Перушко решительно вышел из комнаты.

На следующий вечер, когда народ расходился из школы, Перушко едва не плакал. Старый Драгоня, обнажив в насмешливой улыбке кривые щербатые зубы, кричал ему:

— Конченый ты теперь человек, Перушко. Член бабского комитета, ха-ха-ха!

VIII

Бубало злобно затряс головой и плюнул в темноту. Жесткие дубовые ветки, на которых он лежал, хрустели, ломаясь при каждом движении, впивались в сукно куртки.

— Мы здесь томимся, молитвы читаем, а турки в это время Плеву топчут. Комиссар бабам права дает. Перушко-проныра к власти подбирается. До чего же докатилась Плева…

— Хватит тебе, Бубка, замолчи… Спать пора, а ты жужжишь над ухом.

Лохматая голова Колешко показалась из-под одеяла, в спутанных волосах торчали стебельки сухой травы, круглое лицо походило на перезрелую дыню. Он сердито посмотрел на Бубало, но, поразмыслив, больше ничего не сказал, повернулся на другой бок и натянул одеяло на самую макушку.

— Тебе бы только спать, — недовольно пробормотал Бубало. — И ни до чего дела нет.

Колешко резко сбросил с себя одеяло.

— Отстань от меня ради бога, дай заснуть. Ведь полночь уже. Ступай отсюда куда-нибудь.

— Комиссар в село пришел, всю Плеву переворошил. Мою жену в комитет выбрали, как же могу я спать.

— Жена твоя, сам с ней и разбирайся. А людям не мешай.

Бубало кряхтя поднялся со своего ложа. С ближних стогов сена доносился храп.

Миновав мелкий кустарник, Бубало вышел на лесную поляну, где мирно паслись кони, и направился к одному из них. Стреноженный конь негромко фыркнул и поднял голову. Озираясь, Бубало подошел к нему, распутал коню ноги и надел уздечку. Затем осторожно взял его за холку и, сильно оттолкнувшись от земли, одним прыжком вскочил на спину лошади. Кони, пасшиеся поблизости, тревожно заржали. Из-под куста выскочил разбуженный поднявшимся шумом часовой и закричал.

— Эй, ты зачем взял лошадь поручника? Стой!

Но Бубало уже во весь опор мчался чистым полем по направлению к Пливе. Его широкая, согнутая спина почти лежала на конской гриве, развевавшейся от ветра. Стук копыт понемногу замирал, пока не пропал в ночи.

Переехав по мосту через Пливу, Бубало пересек дорогу, осторожно проехал через рощу и начал спускаться к селу. Конь, взмокший от быстрой езды, косил глазами на темную полосу окопа, тянувшегося вдоль тропы.

«Заеду сначала к Мичуну, разузнаю что и как, а потом отправлюсь домой», — решил Бубало.

Подъехав к дому Мичуна, он велел женщине, вышедшей на стук, разбудить хозяина. Бубало вслед за ней вошел в дом.

Керосиновая лампа едва горела, углы комнаты скрывались в темноте. Мичун уже проснулся и, покряхтывая, натягивал на старческие ноги штаны из домотканого сукна.

— Откуда ты, Бубка? — спросил старик, с опаской глядя на него.

Бубало повернулся, нашел глазами табуретку, поставил ее к стене около двери и сел.