Сильнее смерти - [65]

— Коль спрашиваете, скажу!

Он шагнул к столу, сдвинул в сторону все стопки. Его смуглая, сильная ладонь, иссеченная венами и сухожилиями, покрытая рубцами заживших ран и ссадин, легла на середину белой скатерти.

— Видите это? — спросил он.

— Что? — не понял Дренович.

— Вот это поле.

— Это не поле, а стол.

— Нет это поле, — настаивал Шолая.

— Ну и что?

— И представьте себе, что это наша земля.

Шолая сердито оглядел четников, затем спокойно посмотрел на Проле.

— Видишь эти стопки? — повернулся он к Дреновичу.

— Вижу.

— Считай, что это немцы.

— Пусть будет так.

— Против них наши пулеметы.

— Дальше.

— С другой стороны итальянцы, — Шолая показал рукой на край стола.

— Ну?

— И против них пулеметы. А с этой, левой стороны — усташи.

Дренович кивнул головой в знак согласия.

— И против них пулеметы, — сказал Шолая. — Видите вот это? — Шолая показал на еще свободную часть стола. — Это вы, королевская армия, четники, вы и ваш король, и генералы, и министры.

Дренович вскочил со стула.

— Что ты хочешь этим сказать? — глухо спросил он.

— А то, что и против вас направлю свои пулеметы и покошу всех как цыплят, если вы не образумитесь. Сотру в порошок так, что даже воронам ваших костей не достанется.

Участники переговоров повскакали со своих мест, руки всех потянулись к оружию. Только Дренович спокойно спросил:

— А почему ты решил нас уничтожить? Объясни!

— Вы сами спросили мое мнение, вот я его и высказал, — ответил Шолая.

После этого разговор продолжался недолго. Не поднимая глаз от стола. Дренович холодно сказал:

— Хорошо, я согласен на координацию действий, изложите свой план.

— Согласны ли вы оборонять Плеву от нападения противника со стороны Герзово, чтобы мы тем временем устроили налет на Яйце? — спросил Проле.

— Согласны, — сразу ответил Дренович.

Проле недоверчиво посмотрел на него и встал.

— Тогда у нас все, — сказал он.

Рукопожатий при прощании, как и при встрече, не было.

Забравшись в седло, Шолая сказал, всматриваясь в темноту.

— Ты веришь, что он выполнит уговор?

— Не очень, — ответил Проле.

— А я им не верил, не верю и никогда не поверю, — заявил Шолая и тронул лошадь.

Кони быстро уносили их от Медны. Небо позади них серело. Близился час рассвета.

VII

После непродолжительных волнений жизнь в Плеве успокоилась и потекла мирно. Дома разделились на «королевские» и «партизанские», но отношения между жителями пока оставались сносными.

В середине ноября полили дожди. Пересохшие за лето ручьи и канавы наполнились мутными потоками воды. По целым суткам дождевые капли стучали по крышам домов, скатывались на землю и, собираясь в ручейки и речки, прокладывали путь к Пливе. До деревни вновь стал доноситься шум водопадов, расположенных выше по реке.

В эти дни никто в Плеве не работал. Женщины, оставшись без мужей, лишь выбегали в хлев задать корм скотине и подоить коров и промокшие быстро возвращались назад, меся ногами раскисшую грязь. На очагах томилось молоко, в некоторых домах старухи, сидя на треногих табуретках, мотали шерсть, а детишки лепились по окнам, высматривая прохожих.

С фронта давно не было вестей. Звуки боя, еще недавно такие сильные, постепенно замирали, пока не прекратились совсем.

Дед Перушко, вернувшись домой, решил начать спокойную жизнь и не таскаться больше по лесам и дорогам. Основываясь на событиях в районе Мрконича и на последовавших за тем событиях в долине, он пришел к выводу, что дела принимают все более запутанный оборот, когда не знаешь, чью сторону выгоднее принять, и поэтому лучше всего выждать, чтобы не попасть впросак.

Притащив в тот день с собой медный котел и отдавая его снохе, он сказал:

— Вот тебе, держи мой трофей. Береги его. Едва ли мне когда удастся еще что прихватить.

Войдя в дом, старик будто впервые заметил портрет короля, висевший рядом с иконой. Подумав и почесав бороду, он вдруг встал на скамейку и снял портрет со стены. Снохе он сказал:

— Спрячь его в свой сундук. Королей сейчас не время на стене держать, за это можно головы лишиться.

Сноха удивилась, но послушалась.

— А у бабки Стамены в избе портрет молодого короля висит. И вышитым полотенцем украшен, — сообщила она.

— Не мели вздор, делай, что тебе говорят!

На следующий день утром Перушко погрузил на коня мешок пшеницы и поехал на мельницу. Там он застал старого Драгоню. Старик грелся на солнышке и неторопливо попыхивал дымком из длинной трубки.

— Откуда это ты, пропащая душа? — крикнул Драгоня, вынимая изо рта трубку.

— Жив и здоров, как видишь, — сказал он, развязывая мешок. — Да еще с трофеями вернулся. Котел принес.

— А табачку?

— А табачку нет.

Перушко лгал. Он принес из Мрконича целые карманы табаку, но еще в первую ночь припрятал его на чердаке на черный день.

После того как мешок был отнесен на мельницу, а конь выпущен пастись на берег реки, Перушко подсел к Драгоне и вытер рукавом вспотевший лоб. Драгоня, отличавшийся любознательностью, начал расспрашивать его о том, как было в Мркониче.

— А было так… — начал Перушко. — Наступали мы на Мрконич. Что там творилось, страх божий! Схватился я с одним усташем. Хотел его на мушку взять, он спрятался. Подскочил, решил штыком ударить, так он за приклад рукой ухватился. Тогда я его из пистолета застрелил. Затем разбежались мы по улицам и открыли пальбу. Не хотели они уступать, пока мы барак их не подожгли, Начали они из дверей и окон выскакивать, а мы их, как куропаток, стреляли. Я один, наверное, около двух десятков на тот свет отправил… А затем случилось это самое… — Перушко вздохнул, посмотрел на пасшуюся невдалеке лошадь и закричал на нее: — Куда пошла, кляча! — А затем продолжал свой рассказ: — Прошел слух, что убили мусульманина. Шолая рассвирепел, влетел в кабак, и началась потасовка. Сколько людей пострадало — и не пересчитать.