Сильнее смерти - [63]

Проле нахмурился и ничего не ответил.

VI

В Медну к четникам они отправились вечером. Шли через Драгнич и Герзово и наконец добрались до Медны. В избах уже мерцали лампы, отбрасывая полосы света на стволы деревьев. Было свежо. В небе над лесом, будто подвешенный, сверкал серп луны.

Здесь в Медне царили мир и покой. Четники после ужина сразу разбредались спать, выставив часовых. Иногда ночью через Медну проезжал итальянский патруль во главе с офицером, и тогда на улице звучала чужая, незнакомая речь.

И сейчас, когда партизаны вошли в село, из некоторых окон тоже торчали головы любопытных.

— Раскрой глаза пошире, дед, видишь войско идет! — крикнул Ракита какому-то косматому дяде, наполовину вылезшему из окна.

— Вы итальянцы? — хрипло спросил тот.

— Нет, мы русские, — ответил Ракита.

— А рису и сахару привезли?

— Нет, зато везем винтовки.

— На кой ляд нам, сынко, ваши винтовки! Нам рис и хлеб нужны.

— А что, если я его стукну разок? — спросил Ракита шепотом Йованчича.

— Да ну его к черту! — отмахнулся Йованчич.

Доехав до дома попа Кулунджии, партизаны остановились. Навстречу им вышел Тодор Кривало, взял за уздечку коня Шолаи и подозрительно осмотрел приехавших.

Проле и Шолая, застегнув куртки и поправив кобуры, направились к двери дома. Из окна лился сноп яркого света. Быстро поднялись по ступенькам, на секунду остановились, и Шолая решительно толкнул дверь.

Командование четников, размещавшихся в Медне, не проводило никаких боевых операций. После боев на Пливе оно увело свои роты в отдаленные деревушки и приказало им готовить зимние квартиры. В доме попа устраивались пирушки. Сюда приходили с докладами офицеры, отсюда днем и ночью разъезжались курьеры с почтой. В последнее время все чаще в Медну из Мрконича прибывали мешки с рисом, сахаром, мукой и прочими продуктами.

Среди местного командования четников все заметнее выступала на первый план фигура Дреновича. Его рука чувствовалась во всем. Он постепенно добивался осуществления всех своих замыслов и все больше оттеснял Тимотия от руководства отрядом. Тимотий явно сдавал свои позиции и время от времени писал жалобы на Дреновича высшему руководству.

«Я отдаю должное заслугам подпоручника Дреновича, — писал он, — но не могу и не хочу проходить мимо фактов его неповиновения старшим командирам. Как мне относиться к нему — как к подчиненному или же позволять ему навязывать свою волю всем другим командирам? Несомненно, он проявляет находчивость и сообразительность в борьбе против красных. Однако то, что он использует эти качества и для борьбы против собственных командиров, я считаю недопустимым. Например, в последнее время командир группы четников Томинац все чаще признает власть исключительно одного Дреновича, а последний принимает это как должное. Я вынужден заявить, что Дренович и его окружение проявляют стремление к большей автономии и к тому, чтобы вывести свои подразделения из-под подчинения законным органам королевской армии. Прошу высшее командование рассмотреть этот вопрос и предоставить мне соответствующие полномочия, чтобы я мог воспрепятствовать такому развитию событий.

С верой в бога…»

В ответ Тимотий получал успокоительные письма, в которых сообщалось, что его донесение рассмотрено и все, на что он указывал, принято к сведению.

Дренович же продолжал уверенно прокладывать себе дорогу к власти. Неторопливо попыхивая длинными сигарами, полученными в подарок от Томинаца, он спокойно смотрел Тимотию в глаза и излагал свои взгляды.

— У вас нет причины ни для негодования, ни для подозрений. Вы должны понять, что наши люди выросли из детских штанишек, в которых они не так давно ходили, и теперь требуют признания своей роли в этой борьбе. В конце концов именно они будут той силой, которая должна вынести главную тяжесть борьбы против революции. Мы не можем требовать от них, чтобы они услужливо расшаркивались перед всяким командиришкой, ибо они уже осознали свою силу и определили свои требования.

— Что вы хотите этим сказать? — нервно спросил Тимотий.

— А то, — продолжал Дренович, — что они точно знают, чего добиваются в этой борьбе.

— Значит ли это, что и у вас лично имеются свои особые цели, которые вы хотели бы осуществить в ходе борьбы?

— Разумеется. Я никогда не мирился с тем, что нашей страной управляли неспособные люди. Вспомните, кто был у нас депутатами парламента или министрами в довоенные годы? Мелкие политиканы, крикливые смутьяны да господское охвостье. Нас, сельских жителей, оттеснили от власти и забыли. Все это мы испытали на собственной шкуре и не хотим, чтобы старые порядки возродились снова.

— Вы что же, метите в министры? — Тимотий ехидно рассмеялся.

— Я или другой — какая разница. Но на сей раз без нашего участия ничто в стране делаться не будет, — твердо ответил Дренович.

Эти слова привели Тимотия в бешенство. А Дренович оставался невозмутимо спокойным и рассудительным.

— Не стоит нервничать, — сказал он, — времена меняются.

Когда прибыл курьер от Проле с письмом, содержащим предложение о переговорах, Тимотий вышел из себя.

— Пусть только попробуют прийти, головы всем поотрубаю. Тодор! — закричал он, задыхаясь от душившей его злобы. — Выбрось письмо, а курьера выгони в шею!