Сильнее смерти - [55]

На исходе дня обе колонны вышли к Пливе. Река, разлившаяся между лугами и полями, сверкала багрянцем в лучах заходящего солнца.

— Завтра будет ветер, закат красный, — сказал Перушко, спуская с онемевших плеч на землю большой медный котел. — Слава тебе, господи, что живыми доставил нас домой, — проговорил он и перекрестился. Только теперь, впервые после того как они вышли из Мрконича, дед почувствовал успокоение. Неторопливо расправив бороду, он полез в карман за кисетом и бумагой и начал скручивать цигарку.

Шишко в своей зеленой накидке остановился рядом с Перушко и стал счищать грязь с сапог.

— Рано радоваться, дед, хватим еще горя. Кто бы мог подумать, что так получится! Еще позавчера мы были войском, а сейчас превратились в стадо овец. Удивляюсь только, как жив остался. — Шишко распрямился и, посмотрев на длинную колонну бойцов, подходивших по тропе, добавил: — Все прахом идет!

Перушко провел языком по цигарке, склеивая ее, прищурил один глаз, убрал кисет с табаком обратно в карман и сказал:

— А мне лишь бы до дому добраться, а там будь что будет. Эх, жаль, в таком бою был, а из трофеев мне один котел достался. Вчера ведь чуть башку не оторвали, а чего ради? Добро бы, хоть кусок сукна принес домой, не жалко бы было. Прав был Симела, что ушел. Еще неизвестно, как дело обернется.

— Лучше не упоминай Шолаю, — прошептал Шишко, показывая глазами в сторону наблюдавшего за ними Бубало.

Старик сразу замолк.

Через Пливу переходили порознь — сначала колонна Мусы и Белицы, в которой было человек пятьдесят, а затем и весь отряд во главе с Дренко и поручником Матичем. На ночевку колонны остановились в поросшей лесом котловине близ Шипово. Разбили два лагеря, разожгли костры. Встретив в тот вечер в лесочке Колешко и Бубало, Белица их предупредил:

— Если посмеете что сделать, убью без разговоров. Пусть меня тогда хоть вся Плева проклянет.

II

В тот день Шолая проехал на коне весь горный массив Виторога. Его мучила жажда. Он пригоршнями брал снег, покрывшийся сверху ледяной коркой, разминал его и подносил к сухим губам. Около полудня он спустился ниже, где начинались луга и лес. Здесь стояли шалаши пастухов. У небольшого горного озера, где Шолая решил напоить коня, он встретил Радана, сына Перушко. Парень, необычно крупный для своих лет, лежал на траве, завернувшись в кожух из недубленой овчины. На голове прилепилась старая кепчонка. Босые ноги были покрыты цыпками и ссадинами. В руках пастушонок держал буковый прут и мастерил из него свисток. Заслышав шаги, парень повернул к Шолае лицо, поросшее мягким пухом, и посмотрел на него удивленно.

Шолая спешился и подвел коня к воде.

Радан не сводил с Шолаи глаз. Обеспокоенный его приходом, он непроизвольно теребил кожух, пытаясь натянуть его на плечи. Затем отложил в сторону прут, сложил нож, встал и подошел ближе.

— Снизу едешь, из Плевы? — спросил он, рассматривая притороченную к седлу винтовку и широкий пояс, на котором висели гранаты.

— Снизу, — не поворачивая головы и не отпуская из рук поводья, ответил Шолая.

Впервые за этот день Шолая услышал собственный голос, и он ему показался незнакомым.

— Может, видел моего старика, он ведь с тобой ушел? — спросил Радан.

— Никого я не видел!

Шолая тронул повод, конь поднял голову, изогнул шею и понюхал сапог Шолаи.

— Ну пей, пей, — сказал Шолая и похлопал коня по шее.

— А мне показалось, что ты из отряда едешь, — продолжал Радан, глядя на впалые бока лошади. — Когда пойдете на Мрконич? Отец обещал оттуда свирель прислать.

Шолая исподлобья посмотрел на парня и ничего не ответил. Конь, напившись, ударил несколько раз копытом по воде, забрызгав Шолае голенища сапог.

— Как там воюет мой старик? — не обращая внимания на хмурый вид Шолаи, простодушно спросил парень.

Шолая потянул уздечку, ладонью смахнул воду с голенищ сапог, перекинул поводья через голову лошади и сердито проговорил:

— Когда чарку выпьет, неплохо дерется. Может и на товарища ножом замахнуться. Хорош твой батька, ничего не скажешь.

Почувствовав недоброе в словах Шолаи, Радан покраснел:

— Что, сильно пьет?

— Хуже.

— Значит, не скоро пойдете на Мрконич?

Шолая вскочил в седло.

— Он уже сегодня из Мрконича домой вернется, — сказал он, вдевая ногу в стремя. — Будет тебе и свирель, можете вместе играть на ней усташам.

Шолая тронул коня, проехал вдоль озера и повернул налево.

Парень, пораженный словами, смотрел ему вслед, хлопая глазами.

К ночи Шолая добрался до гряды высот в районе Купресского Поля. И конь и седок падали от усталости. Еще утром Шолая ощутил во всем теле какую-то странную дрожь, которая к вечеру стала сильнее. Надо было сделать привал и хоть немного подремать. Он снял с коня недоуздок, ослабил подпругу и пустил его пастись, а сам прилег у нагретой солнцем каменной стены. Не успел Шолая закрыть глаза, как сразу же мысли его устремились к Пливе. Опять захотелось пить. От жажды во рту совсем пересохло. Мысли то проваливались, словно в бездну, то лихорадочно перескакивали с одного события на другое, то вдруг цеплялись за какое-нибудь воспоминание.

В памяти нечетко, как в тумане, выплыла дорога, ведущая в город, по которой двигался его отряд. Жарко палило солнце. Слабые, словно обессилевшие, порывы ветра доносили запах речной влаги с Пливы. Запахи травы, нагретой земли и скошенной кукурузы перемешивались с противным смрадом пыли и навоза. За спиной был слышен громкий топот многих ног, смех и возгласы людей. Вдруг будто из самого ложа, по которому текла Плива, над рядами бойцов всплеснулась песня и затрепетала в сверкающем небе. Песня успокаивала, уносила с собой мучительные воспоминания, терзавшие душу. Шолая чувствовал себя так, словно перенесся в иной мир.