Сильнее смерти - [41]

— Пьют вино и советуют нам не вступать ни в какую борьбу.

— Они свои задницы спрятали, а мы должны бороться!

Белица строил новые роты и говорил им:

— Пусть каждая рота сама выберет себе командира.

Проле садился на коня и во главе партизанских рот отправлялся на новые позиции.

Буря разрасталась.

Вечером плевичане позвали к себе Шолаю.

— Что случилось, почему позвали меня? — спросил он их.

Дед Перушко замешкался, затеребил бородку.

— Скажи ты нам, что такое? Одни — королевские роты, с кокардами, другие — у Проле, с пятиконечными звездами на шапках. А мы между ними.

— Что тут непонятного? — спросил Шолая. — Мы с Проле заодно, а у офицеров — свои цели.

— Ну тогда, значит, и мы пришьем звездочки к шапкам, — решил Перушко.

XIV

Вечером Дренко вышел из лагеря, где размещался отряд. За спиной у него остались костры и шумные разговоры. Жуя цигарку, свернутую из газетной бумаги, он подобрал края накидки и завалился в первый попавшийся стог сена.

Ночь была светлая и холодная. Казавшаяся ночью свинцовой, Плива резко изгибалась, кое-где скрывалась в кустарнике, а в некоторых местах образовывала ровную ленту, чистую, как разлившийся расплавленный металл. Тихая безветренная ночь с пригоршнями звезд на небосводе простирала свои мягкие крылья над обоими гребнями пливской котловины.

«Ничего этот Шолая не видит, кроме своей Пливы. Для него больше ничего не существует», — думал Дренко.

Снизу от лагеря показалась длинная тень шагающего человека. Она росла, ширилась, приблизилась к стогу.

— У нас ночи всегда такие свежие, — послышался голос Бубало. — Днем печет, а ночь наступает — холод. Возле Пливы еще холоднее. А народ крепкий. Девки все босиком ходят. Даже зимой. А на днях тут какой-то конный напугал баб. В меховой шапке с короной. Кто ж такой? Бабы испугались, закричали — и в кусты. А наездник — вдоль речки, да на гору, да из револьвера начал стрелять. Нездешний человек, откуда-то издалека…

— Что ты все болтаешь, Бубка? — Дренко беспокойно подвинулся и поджал нога.

— Чудные вещи происходят, капитан… Девушка где-то пропадала всю ночь. Мать на следующий день засовывает руку к ней в карман юбки, там — красная звездочка… А тут как-то человек тридцать появилось на дороге. И на всех такие же красные звездочки на шапках. А турки — живут себе. И даже командир у наших — турок. А тут ко мне в дом зашел один. Спросил о капитане в отряде Шолаи. Я говорю, есть такой. Он вытащил письмишко какое-то и говорит: «Это капитану второй капитан из дома попа Кулунджии шлет…» Письмо у меня при себе. Увидел я вас, вы в гору поднимаетесь, а я за вами…

— Давай письмо.

Бубало залез за пазуху и извлек оттуда белый сверток. Развернув тряпку, извлек из нее конверт и протянул Дренко. Потом повернулся и медленно пошел назад.

После памятного разговора с Шолаей Дренко все никак не мог успокоиться, никак не мог освободиться от чувства досады и острой обиды.

«Мужик, — думал он о нем, — храбрый мужик, и больше ничего… Разве он может знать, что живет во мне и что я чувствую? Я офицер, и ни одной минуты не думал о себе, когда речь шла об отечестве. А он оскорбил меня… Если в моем прошлом и есть какое-то темное пятно, то вины моей в том нет. Разве я ждал немцев? Разве я подписал капитуляцию? Разве я думал о том, чтобы сдаться? Никогда. Я носил эполеты, так же как он — саперную лопатку. Кто-то должен копать траншеи, а кто-то должен командовать. А теперь вот он называет себя командиром. Просто в нем сильны предрассудки его среды, предрассудки плебеев по отношению к высшим классам. А может, дело не только в предрассудках? И все-таки этот человек вызывает уважение».

Дренко любил в последнее время оставаться наедине с собой, любил забираться в дальние стога и предаваться своим мыслям.

Когда Бубало скрылся в кустарнике, Дренко лихорадочно разорвал обертку с письма и извлек жесткую белую бумагу. Луна едва выглядывала из-за облаков и не могла помочь ему прочитать письмо. Оно было написано очень мелкими буквами, а внизу стояла крупная подпись. Прочитав ее, Дренко изменился в лице и глухо проговорил:

— Тимотий!

XV

Проходили дни, нанизывались в пестроте событий, унося осадок прежних воспоминаний.

Разместившееся в доме попа Кулунджии командование четников собирало нити вновь созданных рот, создавало из них единую систему и готовилось к новым событиям. А события, как можно было догадываться по письмам, полученным от главного командования четников, действительно приближались. В середине сентября Тимотий получил письмо, адресованное «всем командирам частей и подразделений королевской армии на родине». В нем говорилось:

«Сейчас, когда великие союзнические державы ведут борьбу против гитлеровской Германии и когда победа совсем близка, на территории Югославии развивается процесс, о котором, прежде чем он перерастет дозволенные нормы, следует серьезно подумать. Ошибки, допущенные оккупационными войсками при вступлении в страну, использовала Коммунистическая партия и подняла народ на восстание. Такое неблагоприятное развитие событий совершенно определенно отразилось на стратегии и тактике королевской армии, и мы при неблагоприятных условиях вынуждены были в ряде мест пойти на борьбу, хотя наша основная линия по-прежнему состоит в том, чтобы пока выжидать. Однако следует вести себя так, чтобы будущие события не оказались для нас неожиданными. Каждый начальник и командир должен знать и выполнять следующее. 1. Части и подразделения королевской армии на родине должны быть организованы по принципу регулярной армии его величества. 2. Все военнообязанные должны подчиняться закону о мобилизации во время войны. 3. Все командиры частей и подразделений королевской армии на родине должны обращаться друг к другу в соответствии с чином и соблюдать субординацию. 4. Каждый командир части и подразделения королевской армии на родине должен знать, что а) коммунистическая опасность становится врагом номер один; б) коммунистическую опасность необходимо устранять всеми средствами антикоммунистической пропаганды, нельзя давать ей расти; в) все части и подразделения должны быть настроены и подготовлены для борьбы против партизанских отрядов как носителей коммунистических идей, запрещенных королевским манифестом от 6 января 1929 года.