Сибирский юрт после Ермака: Кучум и Кучумовичи в борьбе за реванш - [35]
Хотя представители Девлет-Гирея и прибывали в русские города в составе калмыцких посольств, но требовали для себя отдельного от них постоя, а при переговорах всячески обличали тайшей, обвиняя их в неискреннем миролюбии, клевете на царевича, который на самом-то деле только и стремится-де «царьскому величеству служити и прямити»[423]. Впрочем, никакой разрыв с калмыками был для Девлет-Гирея невозможен, и в источниках появляются упоминания о его близком соседстве или иногда совместном кочевании то с одним, то с другим тайшой.
Русские современники не видели в степных становищах царевичей самостоятельного политического образования (юрта) и воспринимали их как часть калмыцких владений. Аблай и Тауке были пленены «в калмыцких улусах»; уфимский воевода посылал к Девлет-Гирею гонцов «в калмыцкие улусы», и те возвращались в Уфу «ис Калмыков»; послов Девлет-Гирея в Москве в 1639 г. представляли как калмыцких послов.
Возможно, в определенные моменты он действительно склонялся к мысли смириться с верховенством «неверных» и даже перейти в российское подданство. Но разнообразные обстоятельства всякий раз препятствовали этому. Так, в 1648 г. один из ойратских аристократов предложил царевичу присоединиться к набегу на русские города. Тот отказался, сославшись на перспективу замирения с московским государем. В ответ тайша пригрозил забрать его в поход силой[424]. Другой тайша, Даян-Омбо, держал Девлет-Гирея при себе «за холопа место»[425]. Так что особенного почтения к нему калмыцкие предводители не испытывали. Несмотря на царственное происхождение Кучумовичей, тайши все менее считались с ними и с их интересами.
Существенным стимулом для сближения Девлет-Гирея с русскими являлась забота о судьбе плененных братьев. В 1639 г., в условиях своей очередной размолвки с калмыками (которые к тому же тогда погрязли в междоусобных распрях), царевич прислал в Москву посольство с объявлением о намерении перейти «под царскую руку» и с пожеланием, чтобы «государь… велел ему кочевать, где он, государь, пожалует, велит ему кочевать». Таким образом, царевич выражал готовность признан» за Михаилом Федоровичем прерогативу верховного кочевого сюзерена, который по вековой традиции имел полномочия определять маршруты сезонных передвижений подданных. Свои прошлые набеги он объяснял своей бедностью и молодым буйством. В то же время послам Капланде и Ишею (последний был направлен калмыцкой женой Аблая, «княгиней» Чагандар>>~Цаган-Дар) было поручено разведать, в каких условиях содержатся Аблай и Тауке[426]. Царю предназначались дары — гнедой конь калмыцкой породы и бухарские ковры.
Во время переговоров в Посольском приказе в феврале 1639 г. татарские визитеры изложили дьякам намерение Девлет-Гирея признать верховенство над собой государя и просили дозволения съездить в Белоозеро и Каргополь, чтобы повидаться с пленными царевичами[427]. Правительство признало такие встречи целесообразными. Они состоялись под пристальными взглядами русских сопровождающих, которые ловили каждое слово послов и их заточённых собеседников. Посланцы из степей уверяли Аблая и Тауке в мирных замыслах Девлет-Гирея и в готовности Чагандар отправиться к мужу в Россию вместе с детьми, как только опа наверняка убедится в том, что он жив. Царевичи, в свою очередь, всячески одобряли такие намерения своих родственников и уверяли в милостивом отношении государя к сибирцам в случае их примирения с русскими. Жаловаться на свою участь узники не решились, разве что Аблай передал через послов осторожную просьбу, «чтоб государь пожаловал, велел мне быть где в ызбе, а не в тюрме», дабы «можно мне выйти куды погулять».
В качестве доказательства состоявшейся встречи Аблай передал послам изображение родовой тамги (типичный позднеджучидский тарак — «гребень»), нарисованной им на бумаге, а Тауке — прядь своих волос и тоже нарисовал тамгу. Впоследствии Аблаев рисунок и «коса волосов» Тауке были переданы русскими посланниками Девлет-Гирею и Чагандар. Листок с тамгой, начерченной Тауке, остался в архиве Посольского приказа[428], отчего историки получили возможность видеть один из вариантов «герба» клана Кучумовичей — да еще и в виде «автографа».
По возвращении в Москву Капланда и Ишей 24 мая удостоились аудиенции у Михаила Федоровича. Прием прошел вполне торжественно для дипломатов подобного третьестепенного ранга — с возложением монаршей десницы на их головы, оделением их богатой одеждой, угощением медом и провизией («в стола место корм» — вместо пира, полагавшегося представителям более титулованных особ). При отъезде из столицы послам была вручена царская грамота для Девлет-Гирея. В ней излагалось предложение шертовать на Коране в том, чтобы «быти в нашем царском повеленье навеки неотступну». В ответ царь обещал адресата «держати в нашем царском милостивом жалованье и в призренье и ото всех недругов… во обороне и в защищенье во всем». Кроме того, в грамоте содержался совет отпустить на Русь жену Аблая с детьми.
