Схватка - [46]

Емельян в душе ликовал, восхищался находчивостью Дениса, но вида не подавал: все растирал щеку и полоскал зуб шнапсом.

Из-за портьеры, что висела на двери, которая вела в кухню, показались Яна с Мальвиной. Встретились с Усольцевым и Кулешевским взглядами и скрылись. Емельян слегка толкнул друга локтем — пора уходить.

А зал все больше дурел от алкогольного угара. Какой-то узколицый офицер, взобравшись на стул, хрипло кричал одну лишь фразу: «Хайль Гитлер!». И в этот момент вдруг за окнами казино раздалась автоматная стрельба. В зале кое-кто притих. Герр оберст отшвырнул от себя девицу.

— Кто стреляет? — вскипел он.

В зал вбежал часовой и, задыхаясь, доложил о том, что патрульные Курт и Ганс передрались из-за бутылки шнапса и открыли стрельбу. Оба уже мертвые.

— Где взяли шнапс? — хрипел оберст.

— Не могу знать! — выпалил часовой.

— Партизаны подсунули! — злобствовал оберст. — Всех большевиков на виселицу! Сегодня! Немедленно!

— Перестреляем! — орали за столом. — Всех повесим!

Усольцев хотя и не в ладах был с немецким языком, но по злобным выкрикам понимал, о чем вопят фашисты. Ох, как бы он хотел видеть момент, когда понесут их ногами вперед! Скоро, очень скоро этот бедлам превратится в ад...

А Кулешевский, подстроившись под общий вопль разгулявшихся офицеров, тоже подал голос:

— Всем капут! Всем!

Только Усольцеву было известно, кому адресует Кулешевский свой возглас.

Часовой удалился. Кутеж продолжался. О мертвых патрульных сразу же забыли. Герр оберст снова занялся певичкой. Господа офицеры, кто еще мог, прикладывались к рюмкам, но многие уже совсем раскисли и пребывали к состоянии полного отрешения. Усольцев и, Кулешевский, пошатываясь для видимости, покинули пьяное казино и кратчайшим путем вскоре вышли к кладбищу, где их ждал Янка Гук. Там и услышали они взрыв — протяжный и гулкий...

Казино плашмя легло. Только трое из полсотни чудом уцелели — певичка, скрипач и офицер, одиноко прислонившийся к стенке в углу зала и тихо наигрывавший жалостливую мелодию на губной гармонике. Остальных взрывы, растерзав, раскидали по всему залу.

Раненых оказалось совсем мало — всего четверо. Убитых всю ночь солдаты собирали по частям. А голову оберста так и не нашли.

Обо всем этот рассказали товарищу Антону и Усольцеву на следующий день после взрыва сестры Мальвина и Яна, приехавшие в Гать к своей тетке.

— Кто же из начальства погиб? — спросил Виктор Лукич.

— Оба коменданта — фельдкомендатуры и ортскомендатуры, командир гренадерского батальона, ну и берлинский полковник, — ответила Мальвина.

— Хорошо! — с удовольствием произнес товарищ Антон. — А вот есть у них команда карателей-эсэсовцев. У нее командиром какой-то унтершарфюрер по фамилии, кажется, Ширбух. Всегда с резиновой дубинкой ходит. Он-то как?

— Больше не ходит. Погиб, — сообщила Мальвина и, обращаясь к Усольцеву, сказала: — Вы его знаете. Он в казино к вам подходил и о чем-то говорил с Денисом, кажется, интересовался, кто вы такие.

— Да-да, припоминаю. Я еще руку сунул в карман — за лимонку ухватился... Значит, и ему капут?

— И ему, — подтвердила Мальвина.

— Ну что ж, с победой вас, товарищ Усольцев! — торжественно произнес секретарь подпольного райкома.

— А как ваш напарник? Он-то где?

— Мужик что надо, — ответил Емельян. — Высшей пробы. Он уже отбыл к месту службы. А служба у него, сами знаете, не сахар. Адская работенка.

— И опасная, — добавил Виктор Лукич. — Кому известно, что он с немцами бок о бок ходит по заданию партии? Кто-нибудь подстережет в темном углу... Да что говорить, по тонкому льду ходит.

— Лед хотя и тонкий, как вы сказали, но походка у него осторожная, — сказал Усольцев и, взглянув на Мальвину и Яну, продолжил: — А наши барышни чем не героини? Если б не они, нам бы казино не видать...

— Спасибо вам, дорогие сестры! — секретарь пожал руки обеим. — Теперь скажите: где были, когда произошел взрыв?

— Когда наши покинули казино, Мальвина мне шепнула, чтобы я вышла. Я выбежала и подалась в соседний двор. Там за сараем и услышала сильный-сильный грохот. Аж сердце оборвалось — за Мальвину испугалась...

— А я, — продолжила Мальвина, — на кухне присела: мол, устала. С прижатым к груди подносом — вроде сердце прикрыла. Сижу и жду. А душа в пятках... Страшно же: вдруг весь дом завалится... Ударило так, что и передать не могу, вся кухня заплясала кастрюлями, сковородами, чашками, тарелками... Глаза закрыла — и в колобок превратилась. А по спине будто кнутом что-то бьет... Слышу: визг, стон, крики. Это из зала доносится. А повар плашмя на полу лежит — ни жив ни мертв... Потом он очнулся, встал и побежал в зал. Через минуту возвратился в кухню с воплем: «Майн готт! Алле зинд тот!», («Боже мой! Все мертвые!»). И начал меня тормошить: жива ли я? Я встала, а повар, взяв меня за руку, потащил на улицу. Он сказал, что опасно оставаться в доме, который может вот-вот рухнуть. Там я встретила Яну. Повар и ей сообщил, что в казино все погибли и что это дело рук коммунистов и партизан. Он велел нам уходить домой. Мы тут же убежали к себе...

Немецкий гарнизон весь воскресный день стучал топорами — сколачивали гробы. Даже каратели-эсэсовцы оставили свои привычные дела и взяли в руки вместо автоматов и плеток пилы да топоры. Такого в их службе никогда раньше не случалось. Гренадерский батальон, прошедший марш-парадом Грецию и Париж и ничуть не пострадавший, а в крохотном белорусском местечке в один миг лишившийся почти всего офицерского состава, копал могилы.