Шутка - [7]

Следую Вашему совету. Беру ручку, ни о чем не думаю, пишу, словно говорю. В окно видно грязную улицу и деревья. За окном со скрежетом, напоминающем о зубном кабинете, ходят трамваи и машины. Я живу на втором этаже, все слышно.

А знаете, Катя, почему у меня такое настроение? Через полторы недели мне предстоит сдавать государственный экзамен по английскому языку, а я совсем не знаю грамматику. Правда, говорят, студент может за ночь китайский язык выучить.

"Мужская половина — порядочные мерзавцы", — так говорят почти все девушки, я думаю, для того, чтобы подготовить себя к возможному разочарованию, например, при знакомстве с новым человеком. Я не берусь переубеждать Вас. Вы еще встретитесь — жизнь длинная — с такими, которых Вы не будете считать мерзавцами".

Катя улыбалась: что же такое наболтала она ему в письме (она никогда не помнила содержания своих писем), если он ее утешает?

"Я Вас немного поругаю за пессимизм. Сам встречал только одну девушку, которую мог бы назвать хорошей, и это было давно. Но я не считаю, что все женщины нехорошие. И вообще, считать половину человечества мерзавцами, значит в какой-то степени ставить себя выше — только подумайте! — выше целой половины".

Незатейливые фразы рождали нетерпение сесть за стол и писать ответ, забыв, что оппонент так долго не отвечал. Тон письма, такой спокойный, умиротворенный, абсолютно не расположенный к схватке, будил массу эмоций более сильных, чем часовые интеллектуальные говорильни по телефону. Катю поражал стиль письма, не свойственный никому из ее знакомых и приятелей, да — что уж там — ей самой несвойственный, манера говорить, выражать свои мысли своими словами, без ссылок на великих. В письме Володи не было любования собой, эдакого посматривания на себя со стороны, какой я, мол, интересный, сложный, неординарный, с обширными (но более чем поверхностными) познаниями. Человек говорил то, что хотел сказать, и совершенно не был озабочен тем, как сказать поэффектнее. Ему, похоже, и дела не было, как оценят его суждения. Он просто говорил, и если при этом думал, так о содержании беседы, а не о ее словесном обрамлении. В нем была простота — не примитивность, нет! простота — та самая простота, что стоит очень дорого. Катя тут же уверилась, что в своем любимом деле — химии — Володя плавает свободно, как она в словесности. И он мог позволить себе быть простым, быть самим собой, не стремясь во что бы то ни стало выглядеть интересным и значительным, вернее, казаться таковым в глазах собеседника, да и просто любого случайного встречного, потому что он по сути своей был и значителен, и интересен. И свобода Володи от необходимости держать марку была необычна и притягательна.

Во-вторых, в письме не было желания во что бы то ни стало понравиться Кате, бесконечных реверансов в ее сторону, всех этих "ах, ну, только ты" и прочая, и, тем не менее, Катя отчетливо, можно сказать, из ничего чувствовала, что заинтересовала незнакомца, и те комплименты, что Володя делал ей в письмах, были как бы и не комплименты вовсе, а бесстрастная оценка ее достоинств, и потому звучали слаще самых сладких похвал.

Ко всему прочему, он не понимал ее совершенно. Ну, как можно столь неверно интерпретировать ее, подробно и аргументировано изложенные мысли?

И каждый прочитанный абзац рождал желание немедленно сесть за стол и писать Володе, писать, писать, развивая и углубляя свои мысли.

Скажем, разъяснить ее суждения о мужчинах.

Мужчины — они… странные, непонятные. Они все всегда не поняты и не оцененны. И всеми: и любимыми, и начальниками. Только одни мужчины открыты, а другие… Они двойные. Одну их половину видят все: похмельное лицо, прокуренный голос, плоские шуточки. Пустые вечера, похождения, не страстные любовные — пошлые и примитивные. Это открыто любому, как любому открыта прихожая квартиры, и обшарпанная, с мусором в углах, с грязной поношенной обувью, раскиданной по полу, и добротная, с новыми обоями, с дорогой импортной вешалкой-шкафом, с замысловатым бра и зеркалом в оправе под старинную бронзу. Любой, кто позвонит в дверь, даже если ему не позволят переступить через порог, прихожую увидит. Но есть в той же квартире спальня, куда не любят пускать и близких знакомых — и тут, у одного она грязная, с несвежими простынями и затхлым запахом, у другого — в цветах, свежести, уюте. И здесь хозяин сбрасывает свои одежки, потрепанные или модные. И позу принимает ту, что ему удобна. И… И таким его мало кто знает.

Кате казалось, что мужчины — лучшие представители данной особи — в глубине своей, в своем тайнике все как один мечтают о служении Отечеству и спасении человечества от всевозможных катаклизмов. Она не могла смириться с тем, что мужчина, не только в прихожей для посторонних, но и в истинной своей натуре может мечтать о прибавке к зарплате, о новой квартире и импортных туфлях, что главное его желание — утаить от жены хоть скудную толику заработанных денег да найти время и возможность пообщаться с чужой симпатичной юбкой. Но невозможно под легкой тенниской в лучах яркого солнца не увидеть то, что зимой скрыто шубой и фуфайкой, и всякий раз в новом своем герое, что вчера еще был занят исключительно проблемами человечества, Катя однажды видела меркантильные — как она считала — интересы, и образ мерк. Поняв, что очередного ее приятеля волнуют цели отнюдь не великие, Катя всякий раз чувствовала себя жестоко обманутой, оскорбленной, обиженной на весь мир, и становилась более чем холодна со вчерашним кавалером, что, не понимая и предпочитая принимать за минутный каприз избалованной девушки ее охлаждение, продолжал восторженно глазеть на нее при встречах. А Кате становилось грустно необычайно. Ненадолго, правда. Ну, сколько у нее знакомых? И как много незнакомых, среди которых, до поры до времени, скрыт от нее тот, единственный, что только один ей и нужен.