Шутка - [8]

И вдруг — парень, чьи положительные качества никуда под спуд не спрятаны, все налицо, как бы сама его сущность, о которой знают все, кто по жизни с ним соприкасается. Доброта, не прикрытая иронией. Такт, не спрятанный под сарказмом. Душевность, которой он не стесняется.

Новый знакомый был необычайно интересен Кате, и каждое новое его письмо, в сущности, достаточно простенькое, рождало в ее головке бездну представлений о нем; Катя домысливала все, что Володя не сказал, все, что он думал, все, что он делал, и все это было необычно и хорошо уже тем, что не похоже на других, то есть на нее и ее знакомых.

Странно, но внешний облик Володи не мелькал перед глазами Кати, она не представляла его никак, ни блондином, ни брюнетом, ей были интересны его мысли. И Душа, в которую она уверовала тут же, поверив строчкам незнакомой девушки.

Тем невозможнее было, чтобы Володя понимал ее превратно.

В тот вечер, несмотря на все уговоры бабушки, Катя не отозвалась ни на один телефонный звонок, даже когда позвонил любитель литературных бесед, и даже на звонки подруг не отозвалась, в тот вечер она не переписывала в тетради строки стихов, найденные накануне в Ленинке и прочитанные кем-то в перерыве между лекциями. Катя писала письмо, если можно назвать письмом десятки исписанных листов, писала о тайных своих мыслях и надеждах, об идеалах, о себе и о своем понимании жизни. Она писала так откровенно, как думала сама с собой наедине, она хотела, чтобы незримый собеседник увидел ее истинное я, ее душу, ее суть, которую она, когда более когда менее успешно, но всегда прятала под насмешливостью. Но язвительностью и насмешкой, кто яркой, кто легкой, окружали себя все ее приятели, а этот парень — не пыжился, как павлин, не забирал внимание окружающих на свой шикарный хвост, не распускал вокруг себя мыльные пузыри, столь красивые в лучах солнца, случайный отблеск чужого горения. И не спорил исключительно лишь для того, чтобы заинтриговать, заинтересовать своим несогласием. Он не старался и угодить. Он просто был сам собой, похоже, и не заботясь, какое он производит при этом впечатление, и это было потрясающе. К тому же Катя все время помнила, что Володя — добрый и чуткий, и отзывчивый, то есть тот, перед которым можно откровенничать, не опасаясь язвительной насмешки. Ну, и, конечно, Катя сразу решила, что Володя умен. То есть наличие у Володи недюжинного ума было как данность, как заданное условие. А значит он может понять все, надо только найти слова и точно выразить свои мысли. Ему можно поведать все свои планы, все свои сомнения, раздумья, посетовать даже на собственные противоречия и не слишком благовидные поступки и помыслы.

Катя ясно видела глаза Володи: умные, добрые, внимательные, и, глядя в эти глаза, писала.

Если бы Катю спросили, какого цвета глаза Володи, какой формы, она не сумела бы ответить на этот вопрос, и, тем не менее, она видела его глаза.

Всякий раз Кате казалось, что поток ее мыслей вызовет у Володи ответное желание бежать к столу и исповедоваться. Но дни шли, мысли, что крутились вокруг отправленного письма, стихали, улетали прочь, внимание поворачивалось к однокурсникам, знакомым, тем, кто был рядом. Образ Володи — благо он был призрачен (пожалуй, Катя могла сравнить его с фреской в почти разрушенной часовне, когда стоишь в груде мусора, смотришь на стену, видишь силуэт и понимаешь, что там — благообразный старец, хотя, если разобраться, на стене лишь грязь с остатками былой краски), образ Володи скрывался за слоями: сначала за мыслями, что продолжали витать в голове Кати после того, как письмо Володе было отправлено, затем за удивлением и обидой, что так долго нет ответа, но когда Катя уже не помнила, о чем написала Володе, и интересы ее уже обитали в другой сфере, и она была переполнена французской поэзией или русской мемуаристикой — тут, как всегда нежданно и неожиданно, приходил конверт с листочками, исписанными знакомым уже, особым почерком, и обида исчезает, и мгновенно рождается интерес: что же там, в том конверте, на тех листках; и письмо всякий раз оказывалось как нельзя более кстати, вовремя: столько всяких изменений произошло в мире Кати, столько появилось новых увлечений, мыслей, догадок, рассуждений, впечатлений, что она тут же бросалась писать ответ, чтобы излить на бумаге все, что теперь интересовало, тревожило, будоражило ее, и, высказывая свои новые мысли, новые суждения, она как бы сама в них разбиралась, и то, что тревожило ее своей неопределенностью, к концу письма становилось ясным, стройным и единственно возможным, словно, сообщая свои мысли Володе, Катя, чтобы Володе было понятнее, наводила в своих мыслях порядок, раскладывала по каталогу, расставляла по нужным ячейкам, а попутно анализировала, отбрасывала устаревшее, неинтересное, утверждала нечто вновь (иногда в процессе письма) созданное. И всякий раз, читая его письмо, поражалась: если она металась, искала, ошибалась, воспламенялась и разочаровывалась — он, казалось, был все тот же, сделанный однажды и навсегда, эдакий прочно слепленный монолит, не подверженный ветрам и веяниям.