Шургельцы - [73]

Настал день праздника песни — акатуй, весенний праздник.

На большой опушке соснового бора, заросшей густой зеленой травой, людей собралось много. Чуть подальше, в стороне, торчали оглобли телег и тарантасов, а еще дальше образовалась целая улица из грузовых машин. На многих висели флаги, борта украшены ветками березы, черемухи, клена. В середине поляны возвышалась трибуна, обтянутая красным материалом.

Людская толпа двигалась, гудела. Слышались веселые голоса, смех, звуки гармони.

Давно уже притопывали в такт музыке плясуны, закружилась большая карусель. К ней не протолкаться. На аргамаков и львов уселись мальчишки и девчонки, глаза у них горят — никогда бы не слезли с этой карусели. Катаются под музыку — один играет на гармони, у другого скрипка, третий по барабану, размером с квашню, выстукивает палочками, четвертый так пиликает на губной гармошке, будто соловей ранний заливается. Пятый — даже и словами не передать, до чего забавный: забрался на бочку поваленную, падает, падает, никак не упадет, весь ходуном ходит — не то пляшет, каблуками стучит, не то вот-вот улетит, а одет — как взглянешь на него, умрешь со смеху: штаны неимоверно широкие, одна штанина вся в полосках, как шкура у зебры, а другая наполовину розовая, наполовину зеленая, будто два мешка, вместе сшитые. На голове у него высоченная шляпа — тянись не дотянешься, а на шляпе — огромное перо, раскрашенное, словно павлинье. Сам он нет-нет да и подкрутит длинные-предлинные рыжие усы, — видать, целую льняную кудель выкрасил и прицепил. Лицо у него багровое, как свекла. Он вскидывает руки над головой, зовет народ:

— Велик и мал, стар и млад, парни, симпатичные девушки, все, все сюда. Наши золотогривые кони давно запряжены, держать их не удержать! У тех, кто на нас глядит, — полсчастья, а у тех, кто на наших конях скачет, — полное счастье! Мы только на один день приехали, завтра и сами-то не знаем, где будем. Благодарим, поздравляем, дарим счастье! А ну скорее, поторапливайтесь, не сдержать нам коней!

Но приглашать и не нужно было: все и так рвались к карусели. Однако порядок есть порядок. И зазывала запел по старому обычаю под народную мелодию:

Тронулись, тронулись в путь-дороженьку,

Замахали платками, поехали на ярмарку…

А на трибуне уже стоял мужчина в белом костюме с дирижерской палочкой в руке. А за трибуной на ступеньках — мужчины, женщины в национальных вышитых одеждах. Человек в белом взмахнул рукой, и огромный хор запел торжественно. Тысячи радостных голосов подхватили песню, полилась она над лесом, над полями…

Подъехали сюда возчики из Шургел.

— Мы с бревнами не можем расстаться, а здешние чуваши вишь какой праздник отгрохали, — сказал Ягур.

— Да тут не только чуваши, тут и русских, и татарских, и мордовских девушек полно. Вот молодцы! — отозвался Маркел.

— Хотите посмотреть — оставайтесь, — сказал Ванюш.

— Еще бы не хотеть! Только одеты вроде не по-праздничному.

— Ничего, ничего, поймут, что вы с работы, — успокоил их Ванюш.

А шемуршинцы попрекали парней:

— Вовремя надо работать, а сейчас — отдыхать, веселиться…

— Мы не знали, что у вас акатуй, — оправдывались те.

«А ведь говорили, что здесь раньше ничего подобного не было — ни домов двухэтажных, ни тротуаров, — думал Ванюш. — Ведь вот, можно же сделать, чтобы так хорошо было, — рассуждал он сам с собой. — И овес какой у них крупный, будто горох… Зря, пожалуй, я на эту спевку не пошел. Еще бы овса, пожалуй, добыл, можно было бы лошадей подкормить». Он усмехнулся: как, в самом деле, он рассуждает, будто старик. Он вспомнил, как упрекали его ребята: та девушка, звали ее Лена, очень всем понравилась. Но Ванюш сурово ответил тогда: «Не стоит она того, чтоб с ней ходить, из деревни сбежала, дезертирка».

…Всему приходит конец, и шургельцы кончили свою работу, нагрузили подводы досками.

— Эх, ребята, — говорил Ягур, — я не я буду, если осенью еще разок сюда не понаведаюсь.

— Смотри, Ягур, парни здешние тебе покажут, ноги не успеешь унести, — подталкивали его в спину товарищи, чтобы шел побыстрее.

Дни стояли жаркие, над горизонтом неподвижно висело марево. Приближалась пора уборки.

Шургельцы спешили достроить коровник. Без нарядов, не дожидаясь напоминания, сюда приходили не только взрослые, — за женщинами тянулись и дети. До позднего вечера слышался перестук топоров и шорханье рубанков.

Однажды утром к строящемуся коровнику подъехал грузовик, полный пакли. Женщины так и ахнули: очень уж хорошая пакля.

— Ой, мама моя, откуда столько оческов привезли?

— Расходуйте бережно: эта штука обошлась колхозу дай боже, — строго сказал плотникам бригадир.

Прась и Хвекла, подобрав платья, легко поднялись в кузов. Лица у них загорелые. Прась раньше, до отъезда на учебу, была полнолицая, розовая, на щеках, как улыбнется, — ямочки. Теперь похудела сильно. Нелегко, видно, живется ей.

Подруги стали развязывать тюки с паклей. Когда наклонялись, косы сползали на грудь, и они их то и дело откидывали на спину. Лица у девушек зарумянились, теперь они были похожи на школьниц, вызванных к доске. «Не сглазить бы, одна другой красивей, бог-то ничего для них не пожалел», — перешептывались женщины, часто поглядывая на них.