Шургельцы - [74]

В сторонке стоял шофер. Он вытер руки паклей, откинул со лба темные волнистые волосы.

— Эй вы, девицы-красавицы, — вмиг забрался в кузов. — Теперь очередь за вами. — Широко улыбаясь, он взял за руку Хвеклу, подвел ее к борту. Хвекла посмотрела вниз и спрыгнула на кучу пакли.

— И мне туда? — засмеялась Прась.

— Нет, нет, мне одному скучно будет.

Хвекла стала вместе с женщинами перетаскивать паклю в сарай. Парень изо всех сил старался, сбрасывал паклю. Но и Прась ему не уступала. Не отрываясь, не передохнув, они выгрузили машину.

— Теперь-то я уж вас вдоволь покатаю, — сказал шофер.

— Дальше своего колхоза мы никуда не хотим, — сказала Прась. Села в кабину, втащила за руку и Хвеклу. — До моста только.

— Первый раз в жизни в кабине с девушками сижу. Подвалило мне счастье! — смеялся веселый шофер.

Он нажал на стартер, грузовик тронулся, развернулся и поехал по дороге, поднимая облако пыли. Вскоре он был уже у моста.

— Остановите, — сказала Прась.

— Сколько с нас за проезд? — шутя спросила Хвекла.

— Что вы, это с нас полагается, — сказал парень. — Покатаемся еще немножко.

— В другой раз, сейчас некогда, спасибо.

Девушки слезли, водитель, высунувшись из кабины, помахал им рукой и поехал дальше. Прась взяла Хвеклу под руку, потащила ее вниз к реке.

— Куда на работу посылают? — спросила Хвекла.

— В свой район пока направили. Только не знаю, в какой колхоз.

— А ты, кроме своего колхоза, никуда. Ладно?

— Постараюсь.

— Если мне удастся на курсы трактористов поступить и кончить, я тоже приеду в Шургелы, — сказала Хвекла.

Они умылись, стоя по колено в теплой воде; им еще лучше, еще радостнее стало. Босиком, зажав туфли под мышкой, поднялись на дорогу, вытерли ноги о зеленую траву, поправили друг на друге платья и зашагали в деревню.

— Вечером на хоровод выйдешь? — спросила Хвекла.

— Выйду, истосковалась по родной деревне, — ответила Прась. — Пошли к нам, хочу тебя угостить. Я же стипендию получила, гостинцев привезла…

ПРИЕХАЛИ

В первые годы, когда только образовался колхоз, разобрали единоличные конюшни и наспех построили артельные. Лет двадцать пять они простояли, заметно покосились, обветшали, в щели и дыры, как через плетень, дул сердитый ветер.

Когда разобрали их, пригодных бревен оказалось совсем мало. Почти все сгнило, хоть подряд выкидывай. Страда была на носу. Стали ломать голову, где достать материал, и притом срочно. Пришлось взаимообразно собрать у колхозников припасенные для починки изб бревна. Но это был не выход: многие предупредили, что отдают только до осени. «С миру по нитке — голому рубашка», — подмигивал, видя такое, Мешков, но открыто против Салмина и Ерусланова выступить не смел: видел, что за ними почти весь народ идет. «Сыну Спани свой дом бы подремонтировать, а он из кожи вон для других лезет. На общественной ферме не проживешь, недаром от него женато сбежала», — осуждал он Ванюша. Кое-кто и прислушивался и поддакивал. Ванюш, может быть, и не слышал этих разговоров, а услышал бы — только рукой махнул. Теперь работы было по горло.

За коровами надо было ухаживать, да и на дорогу больше времени уходило: пока перестраивали коровник, скотину поставили на краю села, в полуразрушенный сарай, наполовину раскрытый и без дверей.

Возле стройки шум стихал лишь поздно вечером, когда темнело.

— Этак наш скотный двор от бурундуковского не отстанет, — поговаривали мужики-плотники, с гордостью поглядывая на красный кирпичный фундамент и столбы новостройки.

— Навечно, на всю жизнь ставим.

Да, славно горел красный кирпич на солнце! Казалось, давно махнуло рукой районное начальство на шургельский колхоз, а тут вдруг разрешило выложить из каленых кирпичей фундамент скотного двора.

— Сваха, и до того, как последние венцы положат, этот коровник выше старого. Сюда работать люди наверняка придут, — сказала женщина средних лет.

— Не только ты, и я, хоть и старая, снова коров доить стану, — отозвалась другая.

— А то, бывало, один хлев покроют, с другого солому ветер скинет, один хлев с боков подопрут, другой валится. Теперь уж и на наших детей и внуков хватит…

— Хватит, не скоро сгнить ему, — присоединилась к разговору жена Элексея Нинуш. — Мой муж говорит, и конюшню хотят заново построить.

— Так подумаю — и дивлюсь: откуда только бог сына Спани в деревню нашу послал, — сказала Плаги-ака. — Только он так долго не проработает.

— Почему, сваха?

— Тяжело ему. Я хоть стара, а вижу: день и ночь приходится ему хлопотать, бегать, ругаться. Иной бы плюнул, не стал бы за общественное такую брань слушать. Сама видала, как на бурундуковской дороге он отобрал у одного райначала целую машину каленого кирпича.

— Неужто?

Все слышали про эту историю, но хотели послушать еще раз.

— Истинно говорю, я стара, врать не буду, как Елвен-покойница. — И в двадцатый раз рассказала все Плаги-ака, и в двадцатый раз все ахали и удивлялись.

А дело было так. Старуха ходила к родственникам в чувашские Соркомыши, что рядом с Бурундуками. Возвращалась домой. Ее обогнала машина, груженная красным кирпичом. Навстречу откуда ни возьмись Ванюш на велосипеде мчится. Спрыгнул, встал поперек дороги и не пропускает машину. Из кабины ему машет полнощекий мужчина с лысиной: убирайся, мол. А Ванюш: