Шургельцы - [70]

Салмин и Ерусланов вышли из правления последними. Край неба на востоке уже посветлел. Пропели и вторые петухи. Ветер стих. В деревне покой, тишина.

В доме Ванюша горел свет. Мать дожидалась, наверное, с горячим самоваром. Ванюш пригласил Салмина зайти, чаю попить.

— Ну, а как… жена? — нерешительно спросил Салмин.

Ванюш коротко сказал, что Сухви уехала в Чебоксары.

— Хочет поступить в музыкальное училище, говорят, будет у сестры там жить. Сумеет ли поступить — кто знает, конкурс там большой.

— В консерваторию не захотела идти, я с ней пытался поговорить, — сказал Салмин. — В музыкальное-то училище, наверное, поступит. Десятый класс отлично кончила. Голос прекрасный.

— Кто знает, начнет учиться, — угомонится, может.

Спани услышала шаги на дворе. Быстро вышла из избы, открыла ворота. Очень обрадовалась Салмину.

— Говорят, ночной гость — нежданный гость. Но Ванюш позвал, я не отказался, — улыбнулся Салмин. — Как живете?

— Ничего живем пока, Ефрем Васильевич. — Спани вдруг замолчала и потом тихо добавила: — Вдвоем с Ванюшем живем.

— Мама, Ефрем Васильевич знает же, — вмешался Ванюш.

— Горе, которым делишься с дорогим человеком, это уже полгоря, сынок. Так говорил дед твой. Чего уж там скрывать? В деревне же все судачат.

Спани скомкала подол передника, поднесла его к глазам. Потом спохватилась, сказала ласково, что самовар давно готов.

— Мы сейчас войдем, мама. И суп и чай небось остыли, подогрей-ка немножко…

— Сынок, ты, никак, забыл, я же баню истопила. Идите помойтесь, и веники новые, и дыму уж совсем не осталось. Ефрем Васильевич, и вы вместе с Ванюшем сходите…

— Горячая баня не повредит, — согласился Салмин.

Спани и Салмину дала чистую пару белья, ведь у него дома и постирать некому. В кружку налила кислого молока помыть голову. Они зажгли маленькую лампочку, разделись в предбаннике, а нижнее белье взяли с собой и повесили на горячий шест. Ванюш зачерпнул ковш воды и плеснул на раскаленные камни, камни зашипели яростно, как живые. Маленькую баню заволокло паром.

— Э-э, жару тут — всей улице баниться хватит, — проговорил Салмин. Он полез на полок, растянулся там, поднес к лицу новый дубовый веник, вкусно вдохнул: — Листья шелковые! Дай-ка ковшик воды… Пусть самый вкусный, самый легкий будет пар, пусть легче дышится, — сказал он скороговоркой.

…Усталые и тихие вернулись они в избу.

— Не помню, чтобы так долго в баньке мылся, — сказал Салмин, бреясь перед зеркалом. — Тетя Спани, большое, большое спасибо за баню. Будто рукой сняло и усталость и ломоту.

— Очень рада, что вам понравилось, спасибо на добром слове.

Спани взглянула на Ванюша. Он сидел за столом задумчивый, пил чай.

— Пока вы мылись, я к сватье два раза бегала. Пойдем мыться, говорю ей, баню сильно натопила. «Ладно», — говорит, а сама не знаю куда смотрит. Ушла я, жду. Она не идет. Пойду, думаю, посмотрю, что с ней. Сваха меня радостью встретила: Сухви из Чебоксар вернулась…

Ванюш застыл со стаканом чаю в руке. Молчал.

— Если так, и делу конец. Пусть с матерью в бане помоются, и чай пить позовем их. Не так ли? — обрадовался Салмин.

— Сноха не придет к нам, — тихо сказала Спани.

Ванюш резко поставил стакан на стол, выбежал в одной рубашке, не закрыв двери. Мать крикнула ему в открытое окно, чтобы фуфайку надел, да он уже не слышал.

— Что делать-то, Ефрем Васильевич? Я ведь вижу, он без нее не может, сам не свой. Что же делать? Из-за злых языков люди страдают… Эх, господи!

— Да пытался я с ней поговорить, а она ни в какую, и слушать не хочет. Кто ж тут придумает, что делать? — сказал взволнованно Салмин.

В ГОСТЯХ

Время шло. Приближалась страдная пора. До уборки во что бы то ни стало решили выстроить коровник. Сруб поставили, но не было досок. Решили отправить за досками Маськина Ивана. Он был настоящий специалист по командировкам. И на этот раз не стал тянуть, сразу согласился поехать в Шемуршу на лесопильный завод. На следующий день, ровно к девяти утра, он явился в правление, опрятно одетый, выбритый и даже надушенный дешевым одеколоном. Прежде всего он спросил, какую еду приготовили ему в дорогу. Узнав, что зажарили петуха, успокоился и начал проверять документы, нужные для командировки. Потом протянул руку к карте, висевшей на стене.

— Зачем она тебе?

— Чувашская земля не малая, в дальнюю дорогу без карты как отправишься? Теперь не прежние времена: деревни изменились, новые дороги проложили. Что я, безграмотный? По карте не разберусь? Вам лишь бы отправить. Не станешь же по дороге у всякого расспрашивать. А так, карту достанешь, посмотришь — и с тарантаса сходить не надо… Значит, на телеге трястись не буду, в тарантас серого жеребца запрягите, — велел он сторожу Савке Мгди.

Наконец-то его собрали в путь-дорогу и на тарантас посадили. Маськин уже тронул лошадь, но потом придержал, развернул карту, долгое время разглядывал, бубнил что-то, красным карандашом отмечал те места, где надо было ехать. А может, вовсе не те — кто знает?

— Кум Иван, поезжай, — торопили его. — Женщины уже с прополки на обед возвращаются.

Иван снял картуз, помахал им и только потом тронул лошадь, торжественно выехал со двора. Настроение у него было хорошее, запел «Дан приказ ему на запад…».