Шургельцы - [61]

Он снял очки, вытер пот, размахивал руками.

— Товарищи, дело в будущем, разумеется, начнем с того, чтобы собрания велись дисциплинированно! Всем ясно, что демократия начинается с собрания!

Иван Маськин еще долго бы говорил, но собрание закрыли.

Маськин опустил руки, как подбитый гусь крылья, и, повесив голову, зашагал вслед за Мешковым по тропинке, ведущей на пчельник. Догнав Мешкова, дернул его за рукав:

— Не ты ли говорил, что приехал сам Митин и что Шихранов останется на своем месте?!

Тот молчал, отдувался, почесывал изрядно облысевшую голову.

— Чего молчишь? Скрывать нечего, по этой тропке мы с тобой, наверное, в последний раз… — Маськин не договорил, шагал горестно, как за гробом.

— Чего увязался за мной? Плетешься, словно необлизанный теленок, — рассердился Мешков.

— У тебя забыл спросить! Или уж не могу на колхозную пасеку пойти?.. У меня есть там кое-что не взятое на учет, — прибавил он.

— Без тебя учтут. Теперь ты не в ревизионной комиссии.

— И тебя из кладовщиков теперь… — Маськин махнул рукой.

Больше они не препирались. Маськин спросил тихо, полушепотом:

— Я в номенклатуре обкома, меня район не может снять. Так ты говорил. Как же тогда это все случилось?

Мешков отмалчивался. Маськин подождал, зашептал снова:

— Если Шихранова переведут на другую работу, он наверняка тебя заберет к себе.

— Отстань ты, и без тебя голова раскалывается! — с досадой сказал Мешков. — Он и сам может без работы остаться.

— Да что ты! — удивился Маськин.

— Дела далеко зашли. — Мешков вдруг остановился и ткнул Маськина локтем. — Говорят, все кадры пересматривать тали… Смотри, никому слова не пророни.

— Я ничего не понимаю! — хлопнул себя по ляжкам Маськин.

— Мало мы с тобой учились, — сказал Мешков, — кому мы теперь…

Они подошли к ограде и, не смея войти, стали оглядываться вокруг. Словно в свой родной дом ходили они сюда и днем и ночью. И пес вроде так сердито не лаял на них, и не помнят они, чтоб назойливо так липли к ним пчелы. Одна сразу всадила жало в затылок Мешкова.

— Ой, вытащи жало! Побыстрее! — закричал он.

— И меня жалит! — отозвался жалобно Маськин.

Пока они отбивались от пчел, подошли Шихранов и Митин. Они оставили исполкомовский «виллис» на дороге и решили пойти на пасеку пешком.

— Вы что здесь мечетесь? — сердито спросил Шихранов. — Когда успели напиться? Безобразие!

— Мы еще и не входили… почему-то сегодня пчелы пристают, — ответили Мешков и Маськин вместе.

— К трезвому человеку пчелы не пристают. По глазам вижу, — погрозил пальцем Шихранов. — Шельмы вы, весь авторитет свой через вас погубил.

ДЕНЬ ЗА ДНЕМ

Ближе к тракту тянется свежераспаханное картофельное поле. На нем сейчас много людей, вместе со взрослыми и дети. Далеко разносятся их крики, смех. Склонившись к свежей борозде, они бросают клубни, а то вдруг начинают кидаться землей или бороться, как на акатуе.

И Ванюш с Маркелом здесь. Оба они в рубашках с засученными по локоть рукавами, крепко держат поручни сох и шагают неторопливо, как заправские пахари.

— Не забывайте, бросайте клубни вверх глазками, — говорит Ванюш.

— Знаем, — отвечают ребятишки, — нам уже говорили.

Маркел фуражку надвинул на ухо, чуб развевается на ветру. Откинет его со лба, взглянет на противоположный конец поля. Там работают девушки. Хвекла чуть повыше других, может, от этого кажется такой тоненькой, платок повязан по-девичьи, подол передника, чтоб не испачкался, подоткнут под пояс. Работает быстро, ловко. Парень все чаще поглядывает на нее. А она на него и не смотрит, то ли нарочно, то ли не замечает.

Вон она поставила ведро с картофелем на землю, подошла к Константину Угуллину.

— Дядя Кестень, мне хочется попробовать за сохой походить.

Голос у нее ласковый, голубые глаза сияют. Угуллин остановил коня, посмотрел на нее, улыбнулся, должно, подумал: «Бывают же такие красавицы. Не сглазить бы…» Снял рукавицы и протянул ей, отступил в сторону, лишь одной рукой придерживал соху.

— Рукавицы не надо, — сказала Хвекла, стараясь поудобнее ухватиться за соху. — Дядя Кестень, иди рядом со мной, смотри, чтоб огрехов не было.

— Очень глубоко не паши. Если начнет глубоко зарываться, тогда вот этак, слегка приподыми ее, вот так вот!

— Если останется огрех, я сама же лопатой потом исправлю, — краснея, сказала Хвекла.

Маркел посмотрел, как пашет девушка, расхохотался, снял фуражку, подбросил ее над головой.

— Девушкам-пахарям горячий привет! — крикнул он.

Словно сговорившись с ним, и ребятишки, не дожидаясь, пока девушка доберется до конца загона, раскричались:

— Желаем удачи!

— Да здравствует будущая трактористка!

Хвекла услышала, оглянувшись, ответила шуткой:

— Так и не научились сохой пахать. Вы ведь отсталую технику не любите.

Константину Угуллину это не понравилось. Он пробормотал будто про себя: «Вас, ветрогонов, нечего и слушать». А Хвекле сказал, придерживая соху:

— Вы сначала покажите, как машиной сажать кочедыки, тогда и соху охаивать можно. У вас одна песня: техника, трактор, машины, ероплан, радио. А сами картошку сажать не умеете. Не забывай, как народ говорит: «Эх, соха моя, кормилица, без тебя мне день не видится».

Добравшись до конца участка, Константин Угуллин и Хвекла остановились передохнуть. До них донеслось крикливое, нестройное пение. Они посмотрели вдаль и на дороге увидели людей, которые шли, качаясь из стороны в сторону, и пели. Трое мужчин, две женщины. Одна белый платок в руке держит, будто слезы вытирает, и тянется к Шихранову, хлопает его по спине и кому-то грозит кулаком.