Шургельцы - [17]

Салмин так и застыл от удивления.

— Вон ты какой, — сказал он наконец сквозь зубы, — вон ты куда гнешь.

— Такой, — нагло ответил Шихранов. — Нас тоже голыми руками не возьмешь. Подбираешься, брат. А на вашу «массу» у нас своя сила. «Масса», — передразнил он. — Рядовой, так и стой в ряду, не вылезай. А мы поруководим. Заладили одно — животноводство. Оно для нашего колхоза ущербно. Корма, уход за скотом черт его знает как дороги, а продукцию с фермы сдаем почти за бесценок. Вот и летим с коровами в трубу. — Шихранов закурил и показал на голубой завиток дыма: — Вот так!..

— Ну что ж, теперь знать будем, откуда ветер, — сказал с ненавистью Салмин.

— Ну ладно, ладно… Слово не воробей, — Шихранов вдруг успокоился и положил руку на живот. — Там разберемся. Нам ссориться не стоит. Ты про Ванюша что-то говорил… заболел он? Ничего, подберем замену.

Салмин все еще всматривался в Шихранова, словно впервые увидел. Потом молча вышел, плотно закрыл дверь, будто навсегда. Шихранов забеспокоился: «Лишнего не сболтнул ли сгоряча? Да нет, вроде все правильно, по писаному. А все же…» Выпил воды, пошагал, сел — и строчки полетели:

«…Дела у нас перепутались, хлебосдачу Салмин и его единомышленники сочли за «пройденный этап». Вчерашнее собрание было полностью направлено против меня. По не зависящим от меня причинам более руководить колхозом «Знамя коммунизма» я не могу. Подрывают, слово сказать нельзя. И Шишкину эту… Об остальном расскажу самолично. Эту записку занесет мой ветеринар. С уважением к вам. С. Шихранов».

Тревога не улеглась. Мысли шли уже трусливые. «На кого же положиться можно? А ведь как неплохо было…»

В дверь постучали.

— Я занят, — крикнул Шихранов, — зайдите в девять.

Но дверь открылась, ввалился Трофимов. Он еле дышал, как петух, объевшийся полбы; моргал глазами, ковырял в зубах.

— Закуска была отличная — свежая рыба. А настроение ты мне испортил, то есть вы, — поправился он. — Тарантас-то отдали Салмину.

— Взял все-таки? — У Шихранова злобно сощурились глаза. — Ну ничего, они у меня посамовольничают.

— Знаю я этого Салмина, — икнул Трофимов. — Когда-нибудь возьму я его за жабры, покажу белый свет.

— А что случилось? — обрадовался и насторожился Шихранов.

Но Трофимов сказать ничего не успел. В комнату влетела его жена. Трофимов вытянулся как солдат, скосил глаза, затих.

— Кому ты, дурак, белый свет показать хочешь? — набросилась женщина на Трофимова. — Когда к моим родным ехать, у тебя тарантаса нет?

Она была в красном платье, подпоясанном поясом шириной в ладонь. На ногах туфли на высоком каблуке. На вид ей под сорок, но морщинки тщательно заштукатурены, и губной помады не пожалела.

— Чего как могильный крест стоишь? Где тарантас?

— На тарантасе больного увезли.

— «Увезли»! Я тебе дам «увезли»! Ох, как я намаялась с тобой, так ни с одним мужем не маялась… А говорил-то что: «Я специалист, меня почитают. Что захочешь — у тебя все будет». Сколько раз тебе повторяла: тут специалистов не ценят. Подавай заявление — уедем в город… Как я с тобой нервы порчу! Ни с кем так не мучалась.

— Я тоже ни с одной так не мучался, — огрызнулся Трофимов. — Чего тебе надо? Пол мою, картошку чищу. Теперь стирать заставляешь. Не я, ты меня обманула.

— Товарищи, тут не шумите, — успокаивал их Шихранов. — На моем тарантасе поезжайте.

— Я с ней не поеду. — Трофимов обошел стол, стал возле этажерки. — Силой не возьмешь, нет такого права!

— Ну, пошли!

Жена схватила Трофимова за руку и потащила из кабинета, да так, что чуть не сбила с ног старика Мгди. Старик пошатнулся, удивленно покачал головой: «Первая жена — чугун, вторая — горшок, а третья — стекло, — говаривали в старину. Эккей, когда эти специалисты перестанут показывать людям комедию?»

Когда Трофимов с женой, важно раскачиваясь на пружинном тарантасе, проезжали мимо коровника, из ворот вышли несколько женщин, с вымазанными до локтя глиной руками, ахнули:

— Толк-то какой от вчерашнего собрания? Вон он, Еким-то, свою раскудрявую посадил как барыню — и к тестю, наверное, в гости… А говорили еще, чтобы лошадей не гонять попусту.

— Лучше бы вместе с нами конюшню помазала. Э-э, как горох об стену, — махнула рукой Плаги-ака.

ДЕЛА СЕРДЕЧНЫЕ

Под вечер по дороге из Буинска в Шургелы шли двое.

— Та медсестра не послушалась тебя. Девушкам комплименты требуются. — Ягур остановился, стряхнул прилипшую к каблуку грязь. — А на самом деле, какая она красивая, эта русская девушка. Я, ей-богу, таких не встречал.

— Дело не в красоте и не в комплиментах. Беда, что мы по-русски не умеем разговаривать. Вот что, — сокрушался Маркел. — Я мало учился, плохо знаю.

— Надо было сказать ей: разрешите, товарищ медсестра, посмотреть нам на больного товарища. Вот и все.

— Я ей больше сказал: «Наш дорогой Иван Петрович Ерусланов тяжело заболел. Все мы очень переживаем». Все равно она меня не впустила. Наверное, не поняла.

Они вошли в деревню, молча прошли до конца улицы. Перед маленьким старым домом встретили их девушки.

— Ванюша видели?

— Ну, чего молчите?

Девушки тревожно ждали.

— Да не могли мы его повидать, — сказал Маркел хмуро. И Ягур опустил глаза.