Шургельцы - [103]

— Я у Салмина больше лошадь не попрошу. У меня бычок в упряжи обучен! — крикнул Мешков ей вслед.

Но Прась не обращала на них внимания. Не оглядываясь, она спокойно вела лошадь.

Прошла неделя. Погода стояла ясная, дождей не было, но ветер дул пронзительный. Работа не прекращалась. Осушать болото пришли многие колхозники, даже плотники, самые гордые на селе мастера. Поработав, они садились покурить и обстоятельно обсуждали, что выгодно будет здесь посеять. Решили, что коноплю. Очень она любит новую землю. И дохода от нее много.

Салмин тоже бывал здесь. Вид у него был беспокойный и недовольный.

— Чего это наш Васильич такой мрачный? — удивлялись колхозники.

— Тут, брат, помрачнеешь. Митин, вишь, машину нам не дает, передает какой-то промысловой… Все палки в колеса ставит.

Дело с покупкой автомашины затянулось. В колхоз направили ревизоров, они проверяли, на самом ли деле ферма «Знамени коммунизма» сдала столько молока, нет ли тут приписок. Вслед за этим председатель колхоза, председатель сельсовета и завфермой были вызваны на заседание райисполкома по итогам проверки животноводческих хозяйств. Маленькая комиссия — три работника из числа уже побывавших в этом колхозе уполномоченных, которых последнее время в Шургелах встречали так плохо, — как ни пыталась найти что-нибудь предосудительное, кроме недостаточной жирности молока, ничего плохого отыскать не могла.

— Чем же вы объясняете низкий процент жирности? — спросили того самого Ивана Никодимовича, который приезжал уполномоченным по травосеянию.

— Товарищи, ничего удивительного тут нет. Руководители Шургел, особенно товарищ Ерусланов, повели неправильную политику в отношении севооборота.

Бывший уполномоченный многозначительно поднял указательный палец, подражая Митину, который сегодня был почему-то грустен, одиноко сидел за столом, покрытым зеленой скатертью, с огромным чернильным прибором посредине. Из резного стаканчика веером торчали остро очиненные карандаши.

— Комиссия предлагает, ввиду низкой жирности, — продолжал бывший уполномоченный, — обратить внимание на то, что коров перестали кормить многолетними травами. Тем самым наносится ощутимый вред колхозу…

— Почему же вы не скажете, — оборвала его секретарь райкома по кадрам Симакова, — что в «Знамени коммунизма» не знали, как выращивать многолетние травы. И кроме того, там ведь сеяли травы не на корм, а на семена, для других колхозов. В отставшем колхозе решили создать семенное хозяйство. А там агроном ни разу не был! Вам надо записать в решении: «Не кормили скот многолетними травами, так как трав не было».

— Если мы, руководители района, будем рассуждать так, это значит — мы будем потакать отсталым элементам и создавать условия для саботажа в деле внедрения прогрессивных культур, — постукивая карандашом по столу, раздраженно бросил Митин. — Ну ладно, что предлагает комиссия? Хотя мы такой и не создавали, она образовалась в ходе дела, — неопределенно объяснил он. — Что конкретно предлагаете, говорите быстрей.

— Конкретно, Иван Гаврилович, мы ничего не вынесли, потому что…

— Что «потому что»? Вы хотите сказать, что на заседании будут за вас думать и решать? Не выйдет. Предлагаю проект доработать и на ближайшем заседании вновь вернуться…

— А с машиной как, кому решили отдать? — перебила Симакова.

— Что вы уж так беспокоитесь! Словно она последняя, словно больше в Советском Союзе автомобилей не выпускают. — Митин болезненно поморщился. — Решайте сами, я не вмешиваюсь. Но учтите, местная промышленность района пострадает, если не передадим ее Урюмской промартели.

— Вы говорите так, будто и на самом деле автомобилей больше не выпустят, — не сдержался Салмин. — Нам ее выделили за хорошую работу, за подъем животноводства, за сдачу молока государству.

— Есть колхозы — больше вас сделали, а машин не требуют, — возразил Митин. — У вас вообще, как я понимаю, не хватает скромности.

— Мы требуем рассмотреть вопрос на бюро райкома. — Салмин встал, закурил. — Нам надоело сюда ездить. Дважды вы возвращали нам деньги. Это волокита.

— Я сказал, что не буду больше с вами связываться, — багровея, еле сдерживаясь, сказал Митин.

— Давно бы так, — заметил Салмин зло. — Я еще утром разговаривал со Степаном Николаевичем по телефону и прямо сказал, что создали волокиту. Он обещал по приезде из обкома сразу заняться нами.

— Жаловаться вы мастаки.

— Это вы вынуждаете нас жаловаться. А разве у нас столько времени, сколько у вас?

— Если б не товарищ Салмин, то я бы позвонила Ильину, — вмешалась Шишкина. — Это вы, товарищ Митин, мстите нам, вы людям критику не прощаете. И независимость не прощаете. Это всем в районе известно. — Шишкина помахала платком, отгоняя табачный дым, сказала резко: — Эти все ваши комиссии, волынка с машиной, травля Ерусланова, обижайтесь не обижайтесь, — дело ваших рук.

— Прекратите, здесь не базар. — Голос Митина сорвался. В руке звякнул колокольчик.

— Не мешайте, пусть высказываются, — заступилась Симакова.

Дверь кабинета открылась, девушка-секретарь попросила Митина взять трубку.

— Кто? Степан Николаевич, здравствуйте. Что? А вот как раз решили дожидаться вашего приезда. Да, есть возражения. Как всегда? Что? Алло, алло! Безобразие, прервали. — Он бросил трубку на рычаг и, вытирая потное лицо, сказал: — Вот радуйтесь, не даете никому покоя. Товарищ Ильин из обкома звонил по вашей жалобе.