Штуцер и тесак - [3]

У меня закружилась голова. Некоторое время я стоял, пытаясь осмыслить увиденное. Мысли носились в голове, как тараканы по кухне алкоголика, и никак не хотели собраться воедино. Как я сюда попал? Почему? И что теперь делать? Так и не придя к какому-либо решению, я потащился к телеге, от которой отправился искать воду. Полежу, подумаю… Не удалось. При моем приближении из-за телеги вынырнула фигура. На незнакомце оказался оказался серый мундир с фалдами, застегнутый на латунные пуговицы, и такого же цвета штаны, на голове красовалась фуражка с козырьком. Небритое, заспанное лицо…

– Куда-то ходил, барин? – спросил странный тип.

– Пить, – пояснил я.

– Кликнул бы меня, – укорил тип. – Я бы принес.

– Не знал, – пожал я плечами. – А ты кто?

– Фурлейт.

Ага, возчик.

– Звать как?

– Пахом, – сообщил возчик.

– Объясни мне, Пахом, как я оказался здесь?

– Дык, подобрали, – пожал он плечами.

– Где?

– У дороги. Ты, барин, на траве лежал – совсем голый, голова в крови. Мнили, мертвый. Мертвяков у дорог чичас много, – он вздохнул. – Хранцуз наскочит, побьет и обдерет до нитки. Вот и тебя так: сабелькой по головке приложили, одежу сняли и кинули помирать. Не помнишь?

Француз, значит. С эпохой, кажется, определись. Я покрутил головой.

– Отшибло, значит, – заключил Пахом. – Оно и понятно. А, может, то не хранцуз был, а лихие люди. Много их чичас. Фельдфебель подошел глянуть, тронул и кажет: «Живой!» Не бросать же християнскую душу? Велел подобрать и положить в телегу. Я тебе своей рубашкой голову замотал. Гляжу: снял и на себя на надел?

– Другой одежды у меня нет, – повинился я. – Раздобуду, верну.

– Ничо! – махнул рукой. – Мы с понятием. Только барской одежи тута нетути.

– С чего ты взял, что я барин?

– Ну, дык… – удивился он. – Сам белый, гладкий, кожа чистая, руки без мозолей, не то, что мои, – он показал большие растопыренные пятерни. – Ты своими ничего тяжелее ложки не подымал, – он усмехнулся.

– Фельдшер я.

– Вона как! – удивился он. – Фершал – человек полезный, в нашем баталионе имеется, а еще лекарь. Только нет их тута. Отбились мы от своих, – он снова вздохнул. – От Салтановки, где с хранцузом бились, одни идем.

Ага!

– Давно бились?

– Дык, третьего дня.

То есть позавчера. Вот и дата подплыла. Бой под Салтановкой случился 23 июля 1812 года по новому стилю. Сегодня 25-е. Салтановка – рядом с Могилевом, ехать до нее всего ничего. Был я там. Часовенка стоит в память о подвиге солдат и офицеров корпуса Раевского. Сам генерал, если верить легенде, шел в наступление впереди солдат, ведя за руки малолетних сыновей. Только не было этого. Старший и вправду был с отцом, но не в первых рядах, а младший, подросток, собирал в это время грибы в лесу. Но и там залетевшая шальная пуля пробила ему панталоны. Жаркий бой случился. Французы записали себе победу, поскольку русские отступили. Но в стратегическом плане победили наши. Даву не смог преградить дорогу Багратиону, и 2-я Западная армия соединилась с 1-й у Смоленска. Вернее, пока еще не соединилась, это в августе предстоит.

– Хранцузы нашу роту в лес загнали, – пояснил Пахом. – Много их было. Сидели там до темноты. Потом выбрались, а наших нет. Чичас догоняем.

Понятно… Ладно, с этим позже разберемся. Нужно заняться собой.

– Хочу зашить рану, – сказал я, указав на голову. – Поможешь?

– Дык, не умею, – растерялся Пахом.

– Я сам. Нужны игла с ниткой, бритва, чистая тряпица, вода, зеркало. Хорошо бы хлебного вина. Найдутся?

– Вино у каптенармуса, – почесал в затылке Пахом. – Спрошу.

Он ушел к стоявшей неподалеку фуре и вскоре вернулся с низеньким, плотным мужичком в мундире. Выглядел тот заспанным.

– Зачем вам вино, господин? – спросил хмуро.

– Для дезинфекции, – пояснил я и добавил, увидев непонимание на его лицо. – Кожу вокруг раны смазать и иглу с ниткой в нем подержать. Мне мало нужно.

– Ладно, – сказал тот и ушел к фуре. Пахом устремился следом. Вернулся жестяным стаканом от манерки[2], который бережно нес перед собой. Я забрал стакан у возчика и заглянул внутрь. Внутри болталось граммов пятьдесят прозрачной жидкости. Я понюхал – сивуха. Сгодится. Рядом с телегой нашелся тлеющий костерок. Я выкатил из него веткой уголек побольше, сдул с него пепел и примостил поверх поданную Пахомом иглу – из тех, что называют «цыганскими». Меньшей у возчика не нашлось, что не удивительно. Мундиры на солдатах из грубого сукна, такое тонкой иглой не проткнешь. Тем временем Пахом взял медное ведро и сбегал за водой. К его возвращению верхняя часть иглы раскалилась. Я смочил поданную возчиком тряпицу в воде, обернул ею пальцы, взял иглу за ушко, и уперся острием в ветку. Надавил. Игла легко согнулась – мягкое здесь железо.

– Пошто иголку спортил? – спросил Пахом.

– Не спортил, а приготовил, – ответил я и бросил иглу в стакан. Там коротко пшикнуло. – Сможешь сбрить волосы вокруг раны?

– Не сумлевайтесь, барин! – заверил возчик. – Я его благородие брил. Рука у меня легкая.

Не соврал. Забрав у меня влажную тряпицу, он протер ею кожу вокруг раны и в несколько взмахов опасной бритвы очистил от волос. Обошлось почти без боли. Вот и хорошо. Не то затянет волос в рану, прорастет внутрь – воспаление гарантировано. Я достал из стаканчика иглу, заправил в ушко нитку, и бросил их обратно.