Шпион, которого я убила - [3]

Под радостные вопли учеников Костя подошел к пожарной лестнице и стал медленно спускаться, с трудом отцепляя от перекладин дрожащие руки. Сметая полицейских и кинувшихся к лестнице учителей, ученики сгрудились у высокой лестницы, и Костя, повисший на последней ступеньке, был подхвачен ими за ноги. Его оторвали от лестницы и понесли по двору к дверям школы, вопя и беснуясь. Но тут под вой сирены во двор ворвалась полицейская машина, из нее выбежал взъерошенный толстяк, судорожно поправляющий на лице очки. Ученики бросили Костю и кинулись к машине, подхватили размахивающего руками, упирающегося толстяка и тоже поволокли его к дверям, скандируя: «Фи-кус! Фи-кус!»

…в ожидании собственных переживаний жевать жвачку чужой мечты и прихлебывать пузырчатый искусственный напиток навязанного экраном возбуждения…

Молодая женщина с залитым слезами лицом подняла с асфальта пиджак и ботинки, подошла к Еве и, потрясая ими, пробормотала:

– Так нельзя! Это неправильно! Это возмутительно!

– Елизавета Сергеевна, успокойтесь, голубушка, я разберусь, я этого так не оставлю! – Директор погладил женщину по плечу и гневно заявил Еве: – Вы из какой организации? Я напишу жалобу вашему начальству!

– Странный вы какой-то, – пожала плечами Ева и попыталась вытащить из-под мышки директора свою сумку. – Отдайте сумку. Все живы, разве не так? И Фикуса не надо увольнять. Чем вы недовольны?

К ним подошли учителя.

– Вы молодец, – пожилой седой историк протянул руку, – психологическая обработка по высшему уровню. Вас этому обучают? Вы не слушайте Елизавету Сергеевну, она дама нервная и портящая учеников своими страхами больше, чем отсутствием художественного вкуса. Я хочу сказать вам спасибо. – Он пожал руку Евы, чуть подумал и накрыл сверху второй рукой. – Спасибо. За ученика и за учителя физики. Это было очень артистично. Спасибо.

– Викентий Павлович, не перегибайте! – не сдавался директор. – Я хочу знать ваше имя и… Документы, пожалуйста. Должен же я знать имя женщины, которая прибавила мне сегодня седых волос!

– Отдайте наконец мою сумку.

– Простите.

– Спасибо. Пройдем в ваш кабинет?

– Зачем это? – напрягся директор.

– Я должна написать заявление, показать свои документы, направление из роно… Что там еще делают при поступлении на работу?

Немая сцена, во время которой у Елизаветы из рук падают ботинки.

– Не хотите же вы сказать… – Директор чуть отходит и разглядывает Еву сверху вниз.

– Браво! – обрадовался Викентий Павлович.

– Я же обещала только что Косте, что буду у вас работать!

– Не будете вы у меня работать! Этого только не хватало! – заходится от возмущения директор.

– Спорим?

Женщина смотрит на мужчину насмешливо. Она высокая, темноволосая, красивые ноги откровенно открыты – короткая юбка. Длинный пиджак, туфли на высоких каблуках. Лицо загорелое, выступающие скулы, сдерживающие улыбку пухлые губы без намека на помаду. Мужчина теряется и вдруг обнаруживает, что не может выдержать взгляд ее глаз цвета разбавленных чернил. Он отворачивается, раздосадованный, замечает ботинки, выпавшие из рук онемевшей от этих невероятных событий учительницы русского языка и литературы, и вдруг кричит, удивляясь сам себе:

– Елизавета Сергеевна, да унесите вы обувь, в конце концов!

2. Балерина

Ненавидеть можно что угодно и сколь угодно сильно, но Наденька была уверена, что никто не может так ненавидеть музыку в сочетании с ослом и лошадью, как ненавидит она. Услышав партитуру «Дон Кихота», она могла запросто свалиться в импровизированном припадке минут на пять. Иногда это было не совсем искренне, иногда это наигрывалось с талантливым нахлестом истерики, но всегда к горлу комком подкатывала тошнота, всегда – по-настоящему, с сильным слюноотделением, хотя, к примеру, к ослам в зоопарке она отвращения не испытывала, а на лошади могла даже иногда прокатиться.

Стоя с сигаретой у открытых ворот подвального этажа, Наденька с мазохистским вниманием наблюдала отгрузку осла и лошади. Подкатили трап, из фургона кто-то невидимый уговаривал лошадь выйти, а когда показалась флегматичная сонная морда осла с полуопущенными веками и обвисшими ушами, Наденька нервно затушила сигарету о стену.

– Кормили осла? – Она подошла к сопровождающему неслышно, он вздрогнул, и, почувствовав его испуг, дернула поводья старая спокойная лошадь.

– Я дал ему печенье, – сознался сопровождающий, уставившись на Наденьку с некоторым испугом. – Я только перевожу их, ничего про кормление не знаю. Мне никто не говорил. – Он повысил голос.

– Ну и чего уставился? Печенье… – Наденька качнула тремя фиолетово-красными хвостиками волос на макушке. Глаз ее мужчина видеть не мог, потому что они прятались за круглыми черными стеклышками «слепых» очков, но ярко-малиновые губы поджались, демонстрируя достаточное для такого лоха презрение. Наденька раздула ноздри, вдыхая уже знакомый запах стойла, конского пота и чуть приторный – ослиной шкуры в тепле, и от этого вздоха шевельнулась серьга в ее правой ноздре.

Мужчина хотел что-то сказать, но по рельсам подкатили открытый вагончик, переместили трап, и ему надо было отойти, чтобы завести животных в вагончик и поставить поудобней. Оглянувшись, он незаметно сунул одно печенье в напряженные холодные губы осла, а другое – в теплые и мягкие лошади, спрыгнул, протянул администратору театра бумагу на подпись.