Шлимазл - [16]

«Как я был к нему несправедлив, — корил себя Борис, — конечно, он изменился, а что я хочу? Говорят, что люди через каждые семь лет физиологически полностью обновляются, а тут не семь лет прошло, а десять, а разве я не изменился? И потом, у него была тяжелая эмиграция: семь лет, — говорят, — полы в синагоге мыл, тут любой озлобится, он просто устал, а тут ещё с нами надо возиться. На баб замужних слюни роняет, но он же не виноват, что по-другому у него не получается, а я сам монах, что ли?»

И было так весело в тот вечер, как бывает весело только в юности. Вспомнили про «да он же без сознания». Дело было так.

Снимали с Семёном квартирку у цирка. Пригласили в гости, но Семён приболел, затемпературил, поэтому Борис отправился один, обещая принести захворавшему что-нибудь похавать из гостей. Борис знал, куда идет. В этой интеллигентной семье никогда не бывало достаточно выпивки, но кормили там отменно, а главное по еврейскому обычаю давали еду с собой. Борис посидел пару часиков, сказал, что заболел Семён, и вышел, нагруженный едой под завязку. Дали с собой паштет домашнего производства, форшмак, щуку фаршированную, всякой стряпни понемногу и как апофеоз предстоящей обжираловки — половину копчёного гуся. Борис уже почти дошел до дому, когда увидел, как молодая, очень приятная женщина помахала вслед отъезжающей машине и пошла по тротуару чуть впереди него. У него были, конечно, неплохие заготовки для охмурежа, но лучше всего срабатывал экспромт.

— Хотите есть? — догнал он незнакомку. — У меня полный портфель всякой вкуснятины. Вы пробовали когда-нибудь копчёного гуся? Уверяю вас, что ничего вкусней человечество ещё не придумало. Вот мой дом, пойдемте и вместе поужинаем.

— Перестаньте издеваться над несчастной женщиной. Я целый день мужа на курорт собирала, маковой росинки во рту не было, а вы мне о деликатесах.

Зашли в дом, познакомили даму с Семёном. Он лежал с термометром, объявил, что у него сорок один градус, хотя выглядел он совершенно здоровым, и, пока Борис раскладывал яства, он обнаружил у себя ещё один неприятный симптом. Оказывается, у него, кроме всего прочего, плюс ко всему ещё страшно болят все суставы. Особенно донимает сустав указательного пальца, хорошо было бы дернуть за пальчик, он бы и сам это сделал, но на другой руке тоже так болят все суставы, что потянуть пальчик самостоятельно нет никакой возможности. Не могла бы дама оказать ему любезность и дернуть его за больной указательный палец.

В каждой женщине скрывается мать и сестра милосердия. Ну, конечно, она поможет бедняге, какое сердце нужно иметь, чтобы не помочь исцелиться больному. Дама подошла к кровати. Семен сделал болезненную гримасу, протянул руку, как бы приготовившись, в случае невыносимой боли во время процедуры, тут же отдернуть её обратно, а ещё он согнул ноги в коленях, уперся ими плотно в матрас, для того, видимо, чтобы не упасть с кровати от сильного рывка. Приготовился, одним словом. Женщина подошла к кровати, и слегка кокетничая, осторожно дернула больного внезапным артрозо-артритом за пальчик. И в это мгновение Семен выдал пергюнт такой невероятной силы и громкости, что было бы неудивительно, если бы из под него повалил, как после взрыва, густой и едкий дым.

Он мог средь полной тишины,

На удивленье, на потеху

Так мощно выстрелить в штаны,

Что дамы падали со смеху.

Дама не упала, она остолбенела на секунду и рванула к выходу, собираясь покинуть потенциального любовника.

— Он меня не уважает, он меня не уважает, — удрученно повторяла она, взволнованная до невозможности.

— Да он же без сознания, — кричал ополоумевший от Сенькиной наглости кавалер. — Вы посмотрите на него! Он же не в себе! У него же бред от высокой температуры! Он же не при памяти! Он недееспособен!

Дама согласилась остаться, но при одном условии, что ужинать они будут на кухне, без артиллериста. Там на полу и заночевали.

— Ты, почему сделал при даме «почём зря»? — так назывался знаменитый Сенькин залп среди студентов.

— Так поступил бы на моем месте каждый, — гордо блеснул Семён белками умных еврейских глаз, — я боялся, что она все сожрёт, и решил испортить ей аппетит.

Весело было тем бостонским вечером за столом, тепло и славно на душе, но всё хорошее когда-нибудь кончается, как, впрочем, и плохое тоже. Упал Фима, сраженный «Абсолютом», на пол в библиотеке, подложив себе под голову свернутый колбаской спальный мешок. Все попытки разбудить его не увенчались успехом. Решили оставить его в покое.

Всю ночь не спал Борис, радовался, что Семён стал, наконец, самим собой, а ещё он предвкушал радость встречи с Рафиком.

Они жили втроем: Борис, Рафик и его брат Гиви, после того как Семен уехал в Одессу. Братья были разнояйцевыми близнецами. Гиви родился на пятнадцать минут раньше и потому на полном серьезе называл себя старшим братом. Рафик умел хорошо бить молотком по медному листу — чеканил он удивительно, а Гиви хорошо умел бить по голове и сминал ударом кулака водосточную трубу пермского производства в лепешку. Родом они были из Тбилиси, и, хотя в паспорте у Гиви настоящее имя звучало как Менаше Габриэлович, темперамент он имел грузинский, сложен был, как греческий бог, и был патологически бесстрашен в драке, аки дикий вепрь.