Шлимазл - [14]

Сидел за столом бледносерый молодой человек с совершенно замечательной фамилией Борщов. Он был почечник, пребывал на строгой бессолевой диете и только по причине банкета позволил себе роскошь в виде голландского сыра. Он отрезал микроскопически тонкие пластики от целого куска, и каждый раз нож соскальзывал и громко бил по тарелке.

— Саша, давай я тебе его нарежу, — предложил Борис.

— У американцев не принято нарезать весь сыр, у американцев положено делать так, как делает Саша, — скосилась на него вертлявая, востроносая дамочка с явным раздражением в голосе.

«Где она видит здесь американцев? — удивился Борис. — Такие женщины в молодости бывают похожи на морских свинок, а потом, утратив свежесть и похудев, становятся похожими на крыс. Ну, вылитая крыса, а Сашу жалко. Почему это хорошим не везет, видно же, что он славный и по-английски говорит изумительно».

Саша, перед тем как сесть за стол, разговаривал с кем-то по телефону по просьбе Семёна. Сам хозяин говорил на английском отвратительно, может быть, потому не выучил за десять лет язык, что музыкальным слухом был обделен начисто, что редкость среди евреев. Надо отдать должное — Семен сей факт не скрывал, и даже говорил частенько: «В чём в чём, а в языке я — полный инвалид, и самое печальное, что уже никогда не выздоровею». И в этом притворном самобичевании на самом деле скрывалось утонченное бахвальство. Дескать, всем я парень хорош, кабы не этот махонький недостаток. Такой вид хвастовства Борис называл «воробьевским». Был у него знакомый, таежный охотник Воробьев, который всегда говорил, когда другие танцевали: «Танцам не обучен, но плаваю я, как рыба».

Был ещё за столом какой-то Вовик с лицом порочным и сальным. Он все время усаживал десятилетнюю дочку Бориса на колени, девочке было неудобно, и она вставала, но он снова и снова усаживал её, как бы в шутку. Ситуацию просекла Эмма. Решительно забрала Настеньку и отправила играть с Сарой. Эмма не пила, чувствовала себя у Семёна как дома, но не как любовница, а как хорошая знакомая. Это было очевидно, и почему-то это обстоятельство, странным образом радовало Бориса. Казалось бы, а что тут особенного? Он холост, она — разведена. Дело житейское. А вот почему-то не хотелось, чтобы плохиш осквернял своим поросячьим хвостиком красавицу. Не хотелось, и всё! Странно все это, странно!

— А вот меня смог бы покорить мужчина, имеющий яхту, — плотоядно поглядывая на Семёна, говорила та, что похожа на крыску.

— О Господи! — молча раздражался Борис. — Да кому ты нужна: «А что? — подкалывал он зловредную сикарашку, — возраст, внешний вид, пристрастия, потенция не имеют значения?»

— Абсолютно не имеет, — отрезала Крыска, — нищий кавалер ущербен по определению, — и при этом она посмотрела на Бориса с такой неприкрытой ненавистью, что сомнений не оставалось: «Семён ей что-то наплел, но что?»

«Он последнее время часто песню про пылесосов проигрывает, там поётся о совках, которые в гости приезжают и обирают бедных капиталистов, думают, что тем всё само с неба валится, — соображал Борис, — да, скорее всего, жаловался, что разорили гости вконец, но это же неправда! Ну, питаемся мы у него, но он же сам меня пригласил, а разве я бы его не кормил? Он у меня тоже жил в свое время, да об этом и говорить-то стыдно, тем более что я сам еду готовлю, а это в сто раз дешевле, чем в китайском ресторане питаться. Он сам рассказывал, что обычно у азиатов кормится. Как-то паскудно всё складывается, очень паскудно».

Бардик вспомнил очередной анекдот, тот, в котором конферансье вместо Марка Фрадкина объявил: «композитор Рак Матки». Борис улыбнулся, наконец. Бардик даже печальное выражение лица стер от удовольствия и, пытаясь закрепить успех, уже обращаясь к Борису как к сообщнику, спросил: не из «наших» ли Дмитрий Покрасс, и, не выяснив, запел, ерничая: «Утро красит нежным светом», но только припев, переделывая «кипучая, могучая, никем непобедимая» на: «вонючая, ебучая».

«Я, конечно, презираю своё отечество с головы до ног, но мне досадно, когда подобные чувства разделяют иностранцы, — так, кажется, Пушкин говорил, — вспоминал Борис. — А вот интересно, если ему в чихалово заехать, затейнику этому, как бы он себя повел? Драться бы не стал — это однозначно. Заверещал бы, как свинья, присутствующих в свидетели бы призвал, в полицию бы обратился и непременно справочку о сотрясении ума достал бы по блату, чтобы меня посильнее наказали. Семён рассказывал, что у них тут с этим строго: штраф такой преподнесут — не возрадуешься».

Семён, действительно, зная шлимазловскую предрасположенность, ко всякого рода эксцессам, дал подробную инструкцию о том, как нужно вести себя в цивилизованном обществе. Прежде всего, Борис должен забыть, что Семен закончил санитарный факультет.

— Но ты же специализацию по анестезиологии прошел, чего ты боишься?

— Это неважно. Я у них тут за лечебника хляю.

Далее Семён сообщил, что нельзя пристально смотреть на понравившуюся тебе женщину. Могут дать по морде и привлечь за сексуальное домогательство. Нельзя также произносить слово «негр», потому что африканцы могут подумать, что ты произнес слово «нигер», что для них, черномазых, является страшным оскорблением и за что тоже можно схлопотать по морде, так что лучше называть их, если уж совсем невмоготу, словом «черный».