Шлимазл - [12]

„А на хну мы сюда приехали?“

Ну, и конечно, сплетничали для оживляжа, сладостно содрогаясь от удовольствия, получаемого в процессе обсирания ближнего, а потом уселись на стол и наджабили-таки ножки у стола, негодяи.

— Я слышала, Саймон „Мерседес“ продает, — заводила публику одесситка, знавшая Семена с рождения. — И правильно делает, он же яхту хочет покупать, зачем ему две машины, холостому?

— Какого цвета?

— Белого.

— Сколько на спидометре?

— Да он на нем и не ездил. Купил неизвестно зачем, а теперь он у Д. гниет.

— С жиру бесится.

— Говорят, Нора картины свои выставила, болтают, что грандиозный успех.

— Не знаю про успех, но машина у нее вэлферовская[9] — смотреть стыдно.

— И ту М. купил.

— Ой! Не смешите меня. Он от неё давно сбежал.

А в другом месте, молодой человек, подозрительно белесый для иудея, с жёсткими прямыми соломенного цвета волосами и с носом уточкой, очень похожий на мультипликационного Емелю-дурака, говорил гневно: „Будь моя воля, я бы в обязательном порядке, объявляя песню, напоминал: русская песня „Катюша“, музыка еврея Матвея Блантера, популярная песня „Ландыши“, музыка еврея Оскара Фельцмана, чтобы знали, а за слово „жид“— в тюрьму всю эту сволочь!“

„Эх, баклан ты мой московский“, — укоризненно, но незаметно для окружающих покачал головой Борис, по интенсивному аканью говорящего безошибочно определяя место предыдущего проживания Емели на его якобы неисторической родине.

Купил, поди, метрику-то, вот теперь и стараешься, чтобы не разоблачили. Так в образ вошел, что сам верить стал, что его жидом обзывали. Предлагаешь иудейское происхождение композитора народу напоминать? Да ты им на распятии национальность подпиши, они на него молиться будут и при этом жадного соседа будут жидом обзывать. Запрети под страхом смертной казни — будут шепотом обзываться. Что ты знаешь о них вообще, о русских? Тебя бы с Колей Монголом познакомить для расширения кругозора».

Отзываясь пренебрежительно в уме про баклана, Борис совсем не считал сие деяние предрассудительным, общеизвестным, ничем не оправданным сельским высокомерием, о котором писал в своё время Шукшин. Он, выросший в городке, на сто процентов состоящем из людей, доставленных на место жительства под конвоем, ежедневно общавшийся с детьми власовцев, бандеровцев, немцев российских, татар уральских, татар крымских, калмыков, осетин, шестилетников, отправленных на спецпроверку бывших русских военнопленных, он, наблюдавший короткую жизнь многих от рождения до гибели, он, видевший поведение сверстников и взрослых в экстремальных ситуациях, знал о них то, что жителю большого города, всю жизнь просидевшему в клетке многоквартирного дома, знать неведомо.

Десять лет было Борису. Пошел на речку с красивым названием Брусляна, решил путь сократить, по прямой по тайге пройти и заблудился. Ходил, как потом оказалось, по кругу, питался ягодами и заячьей капустой и на третий день вышел на геологов в районе речки Ермачиха. Дрожал, как от озноба, от усталости, хотя в лесу было тепло. Тогда ему налили в кружку тройного одеколона, плеснули туда водички, отчего жидкость стала теплой и молочно-белой, и он выпил, и сразу же ожил вроде, ел хлеб со свиной тушенкой, а один, судя по наколкам, матёрый в прошлом зэк-уголовник, все подкладывал, кутал его в свою плащ-палатку и удивлялся: «Из жидов пацан будет, а духовитей наших оказался. Три дня голодный пешкодралом по тайге нарезал».

«Этот уголовник, он что? Тоже антисемит? — думал Борис, слегка запьянев от румынского винишка. — Удивительно в жителях больших городов сочетание цинизма с инфантилизмом. Дай ему коробок спичек, а он все равно в тайге замерзнет зимой, потому что огня развести не сможет, но это бог с ним, ему это и не нужно, но зачем он всё в черно-белое красит? Если каждого, кто еврея жидом называет, в антисемиты записывать, значит, я — антиукраинец, потому что с детства их хохлами называю, а ещё я — махровый антикомик, потому что называю коми так, как называют их пермяки: „коть-моть“. Уголовники вообще никогда практически еврея иначе, как жид, не называют. Ну, нет на фене[10] слова „любовница“, есть мара, нет „иудея“, есть жид».

«Жиды, — говорил с восхищением друг детства Коля Ашихмин, прозванный Монголом за раскосые глаза, — отличные щипачи[11] бывают» — и всегда приводил в качестве примера своего коллегу, какого-то Феликса из Харькова.

Коля, отсидев четвертый раз за карман, завязал. Не потому что раскаялся и честно жить решил, а потому что «сидеть стало не с кем. Одна шелупонь!». У Коли сгноили в тюрьме отца за «шпионскую деятельность», в результате чего Коля возненавидел большевиков, но зато приобрел специальность карманника. Малограмотный, не окончивший даже восьмилетки, Коля излагал так гладко, так убедительно, так напористо, что если бы не его «ихние» вместо «их» и его «социализьм» вместо социализма, ни за что бы не догадаться, что перед вами — необразованный человек.

«Коммунистов я ненавидел всегда, в детстве интуитивно, а, повзрослев — вполне осознано, — приятной хрипотцой привлекал внимание собутыльников Коля, — они хуже фашистов потому, что фашисты уничтожали преимущественно чужих, а эти сволочи — своих, и потом коммунисты лицемернее. Между прочим, жиды их породили. Карл Маркс — жид, Клары там всякие Цеткины, Троцкие-Бронштейны, Свердловы, Каменевы-Зиновьевы тоже. Даже самый главный ихний бандит — лысый сухофрукт, кремлевский Чикатило, тоже жид, между прочим, по дедушке своему Александру Бланку. Пока этот забальзамированный жмурик на Красной площади смердит, ни хрена хорошего в России не будет».