*
Они лежали на дне катера, попарно скованные цепями за руки. Поверх них был натянут брезент. Мрак, холод. И никакой надежды. Они не знали, куда их везут. Думали: вывезут, подальше в море и — конец.
Стараясь не причинить боли товарищу, с которым его связывала цепь, один из коммунистов перевернулся на спину, крикнул:
— Уберите брезент. Дайте хоть немного подышать.
Гестаповец отдернул брезент, усмехнулся:
— Дышать — пожалуйста.
Двое поднялись на колени, поглядели вокруг. Даже в темноте мир был таким широким и необъятным. Хотелось запомнить этот мир: и море, и небо, и тугой ветерок, бьющий в лицо.
И вдруг где-то совсем рядом взметнулся тревожный девичий голос:
— Помо-оги-и-те-е!
Это было так неожиданно, что в первое мгновение оторопел даже капитан Мауэр. Но уже через мгновение он ударом кулака повалил на дно катера одного из коммунистов, и тот, падая, увлек за собой другого. Гестаповец быстро набросил на них брезент, крикнул:
— Молчать!
Прямо по носу катера покачивалась шхуна, полоща кливером. Мауэр сразу узнал ее и приказал мотористу:
— Стоп!
Когда катер приблизился к шхуне и гестаповец осветил ее электрическим фонарем, он увидел стоявшую у борта ту самую хорошенькую фрейлейн, которая однажды сделала ему комплимент. Потом свет фонаря скользнул от кормы до носа, но, кроме шкипера в рубке и Нины, Мауэр никого не увидел. Он приказал гестаповцам быть наготове и, освещая девушку, спросил по-немецки:
— Что случилось?
— Мы услышали работу мотора, — ответила девушка, — и позвали на помощь. На шхуне пробоина. Команда заделывает ее в трюме...
Мауэр подозрительно оглядел судно и приказал одному из гестаповцев подняться на него и проверить.
Из рубки выглянул Шорохов, спросил:
— Не сможете ли вы отбуксировать нас в порт? Сами мы вряд ли туда доберемся...
В это время катер вплотную подошел к шхуне, и Нина бросила шторм-трап.
— Вам нечего бояться, — ответил Мауэр. — Берег не очень далеко.
Он стоял во весь рост, держа сигарету в зубах. Третий начал подниматься по шторм-трапу, четвертый сидел у мотора.
Нина щурилась от яркого света, ослепившего ее. Она хотела отойти в сторону, но Мауэр направил луч на шторм-трап, по которому взбирался гестаповец, и этой секундой она решила воспользоваться. Мауэр находился от нее так близко, что выстрелить в него прямо в упор не составляло особого труда. Надо было только поднять руку и опустить курок. Но что-то мешало сделать это немедленно.
И вдруг послышался глухой, будто со дна моря, голос:
— Товарищи!
Мауэр резко повернул голову. И в то же мгновение Нина выстрелила. Над бортом шхуны мелькнули тени: Саша, Роман Безручко и партизан Маркуша прыгнули на катер. На миг немцы опешили. Моторист поднял руки и прошептал: «Майн гот...» Долговязый гестаповец попятился вдоль борта, держа автомат у груди. Однако их растерянность длилась недолго. Уже через секунду немец в упор дал очередь по Маркуше, и тот, даже не вскрикнув, свалился за борт. Роман Безручко навалился на моториста. Он своим грузным телом придавил его к сиденью и кричал:
— Не двигайся, гад!
Юра в это время наклонился над трюмом, куда подпольщики стащили третьего немца. Скованные, обессиленные, они не могли его удержать. Гестаповец расшвырял их в стороны, сдернул автомат, и выстрелил. Потом, не удержавшись на ногах, немец упал на палубу, увлекая Юру за собой. Юра почувствовал, что проваливается в какую-то бездну: катер накренился, немец пополз по мокрой от брызг палубе, обеими руками уцепившись за Юру.
Вода, черная, как разлившиеся чернила, казалась густой и непроницаемой. Как ни всматривался Саша вглубь, ни здесь, ни у самого борта, ни дальше — ничего не было видно. Ему стало страшно. Он уже позвал на помощь, когда услышал всплеск воды и увидел вначале выплывшего немца, а затем и голову Юры. Саша схватил друга за плечи, подтащил к себе, крикнул:
— Юрка!..
Юра молчал. Он потерял сознание.
*
Немцы, конечно, слышали с берега стрельбу в море. Над портом взлетели ракеты, и мощный луч прожектора побежал по волнам. Вот он на, мгновение замер, выхватил из темноты какую-то рыбацкую байду и долго держал ее в своем слепящем конусе. Байда от шхуны находилась далеко, но все равно было видно, как забегали с носа на корму и обратно перепуганные рыбаки.
Потом прожектор погас. Луч растаял, будто погрузился в неведомые глубины. Они вздохнули:
— Ну, кажется, пронесло...
Но тут огненная полоса прожектора снова метнулась от берега в море. На шхуне вспыхнули паруса, мачты, снасти...
Шорохов передал Ивану Глыбе штурвал, вышел из рубки, закричал:
— Ставить все паруса!
Спасение теперь зависело только от одного: успеют ли они скрыться от прожектора до того, как их настигнут катера. Для этого надо было уходить подальше в море. И как можно быстрее.
Всех освобожденных коммунистов перенесли на шхуну и поместили в кубрик. Там уже с зубилом и напильником действовал Иван Глыба. Юру Араки, положили в каюту шкипера, и Нина при свете коптилки перевязывала ему плечо. Юра легонько постанывал и все время спрашивал:
— Все живы, Нина?
— Все, не разговаривай.
— Значит, все хорошо?
— Хорошо.
— А люди, те, что были на катере?