Шейх и звездочет - [32]
Вот такой дед был у Николая Сергеевича — Федор Софронович Забродин.
Теперь мы разглядывали открытки, собранные им и любимому внуку переданные.
— В восемнадцатом вы их принесли? — переспросил Шаих.
— В восемнадцатом, в августе, в первый день захвата Казани белочехами. Мне тогда было — сколько? — да, тринадцать…
Шаих, я навострили уши, предвкушая захватывающий рассказ, но тут моего друга громко и сердито позвала мать. Не замедлила и моя присоединиться к соседке, и мы, огорченные, разошлись по своим опочивальням. Мне было постелено на террасе — с братом, давно храпевшим, а Шаих спустился в сарай.
Желтый саквояж с открытками златокудрый Николенька принес в дом на Алмалы на склоне дня после августовской ночи тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда мятежные белочехи под тяжелым грозовым ливнем вошли в Казань.
В доме Забродина на Засыпкина от раскатов грома и артиллерийской пальбы весь вечер дребезжали окна и покачивались в комнатах люстры. Два снаряда разорвались поблизости, на берегу. В другой стороне, за мостом у Городской мельницы, пылал амбар, бросая в черное влажное небо снопы искр. Николенька смотрел, как на потолке полуподвальной комнатки, в которой он был уложен спать, плясали красные зайчики. От окна на втором этаже его отогнали, домой не отпустили. Рядом сопел без сна дед.
Федор Софронович в Николеньке, внучке своем последнем, души не чаял. До своих детей недосуг было, за ними, дочерью и сыном, смотрела их мать, Марья Никитична, царство ей небесное, а тут, на обрыве жизни вдруг пробудилось безмерное чадолюбие. Федор Софронович брал внука от родителей на различные выходные, летние и зимние вакации — и в Козловку, и позже на Засыпкина. Вот и в том году Николенька почти все лето, да и весну тоже, провел у деда, в его новом казанском доме, гулял вдоль реки, забредая далеко за Коровий мост. В степенных прогулках мальчика была странная, несоразмерная с возрастом серьезность. Он не играл с местной детворой в лапту, не скакал казаком-разбойником, был задумчив и часто, выводя что-то палочкой на песке, разговаривал сам с собой. Причиной замкнутости внука дед считал чересчур раннее приобщение к чтению. Книги — это хорошо, без книг человеку, как без воздуху, но погрузиться в них с головой так рано, с четырех младенческих лет?! И все детство потом, вместо забав, друзей — книги, книги, книги?.. «Сидишь, точно замороженный, — пытался он встряхнуть Николеньку, — айда в городки сразимся!» Мог ли Федор Софронович предположить, что в «замороженном» внуке кипела ни много ни мало — революция. Да, да, в маленьком трепетном сердце, спозаранок освещенном Герценом, Джованьоли, Войнич, литературой о декабристах и народовольцах, Октябрь, подобно солнечной буре, всколыхнул мириады неведомых чувств. Уже с весны тысяча девятьсот семнадцатого, после февральских событий, Николенька Новиков ходил в каком-то сладком угаре. Неделями напролет в воздухе стоял колокольный звон, городские сады, стремительно скинувшие грязно-серые снежные мундиры, щекотали ноздри терпким ароматом набухающей жизни. Россия свободна, Россия без царя! «Поразительно, — шептал мальчик, — просто поразительно, что случайность рождения сделала меня современником величайшего события! Почему именно мне суждено увидеть то, о чем мечтая сложили головы поколения борцов за свободу?» Но самое главное — в те пасхальные дни семнадцатого года в его руках оказалась тоненькая, в голубой обложке брошюра «Принцип относительности» петербургского профессора физики О. Д. Хвольсона с популярным объяснением революционной теории Эйнштейна. Она потрясла мальчика. Свержение ряда традиционных научных доктрин, утверждение относительности пространства и времени, совершенно неожиданная аксиома максимальности скорости света — все это возбудило в нем одновременно и недоумение, и восторг. Годом позже ученик советской единой трудовой школы второй ступени Николенька Новиков запишет в анкете, которую распространит по классам преподаватель древнегреческой философии и психологии Николай Иванович Сотонин, старший брат Галины Сотониной, однокашницы Новикова, получившей впоследствии широкую известность художницы оригинальной шахматной темы. В скобках замечу: у нее была долгая и, думаю, счастливая судьба. А у него, ее брата... В тридцатом году одна за другой в местной газете появились статьи с недвусмысленными заголовками: «Конец сотонинщине», «Питательной среды для сотонинщины нет» и другими, не менее хлесткими, статьи, в которых разоблачался оппортунист, политический развратник и совратитель советской молодежи Сотонин. «Начал он,— писалось в одной заметке,— с организации безобидных литературно-эстетических кружков, а докатился до сравнения творчества писателей-эстетов с литературой рабочих-ударников, а также древнегреческой философии с учением Маркса, Ленина, Сталина...» После публичного избиения в газетах Сотонин был арестован и отправлен в Сибирь, откуда и после реабилитации не вернулся.
