Шейх и звездочет - [33]
За каждой фамилией — судьба, достойная отдельной повести. Николай Сергеевич много рассказывал о Николае Ивановиче Сотонине, об этом удивительном, неординарно мыслящем философе, большом человеке, не лишенном, правда, и больших противоречий.
Так вот, на вопрос сотонинской анкеты: «Чему вы хотите посвятить свою жизнь?» Николенька ответит коротко: «Науке». Небезынтересен ответ и на другой вопрос: «Чего вы больше всего страшитесь в вашей будущей жизни?» Ученик запишет: «Семейной жизни и старости». По его разумению семейная жизнь была помехой независимому интеллектуальному развитию и научной работе. Что касается «старости», то здесь следует иметь в виду: жить Новиков предполагал только до тридцати лет, уверенный, что дальнейшее существование будет отягощено сплошными болезнями, и жизнь не сможет остаться полноценной и продуктивной. Эти ответы созрели еще в семнадцатом, а в восемнадцатом, не успел это записать, сердце тронула первая любовь, и появился первый цикл стихов. Цикл — не цикл, но ученическая тетрадка заполнилась от корки до корки. И название тому вывелось на обложке: «Весна, революция, любовь».
Весна и лето восемнадцатого года промелькнули незаметно. В августе, вдосталь нагостившись у дедушки, Николенька стал собираться домой на Алмалы. Но на улицах Казани уже гремела война.
— Спи щас же, спи,— с напускной сердитостью шикал дед на неугомонного внучка,— там всю ночь громыхать будет, гроза-то!
— Не гроза, а артиллерия, что я, не понимаю!
Утихомирился Николенька лишь к полуночи, когда пушечная стрельба сменилась ружейной, а раскаты грома укатились за Волгу к Верхнему Услону. Федор Софронович ночь напролет поглядывал на маленькое оконце и поправлял на внуке одеяло.
— Отче наш, сущий на небесах, сохрани, господи, и помилуй раба твоего божьего Николеньку,— шептал он во тьме.— А ежели что, возьми мою душу, добропорядочного христианина Забродина Федора Софроновича, на меня опрокинь гнев свой праведный, ни минуты сомнений, только Николеньку моего сохрани, ненаглядного моего Николеньку Новикова сохрани и помилуй.
Утром Федор Софронович выглянул за ворота. Город словно вымер. Ни дворников, ни мастеровых, обычно в это время спешащих с низин Засыпкина на бугор центральной части города. Лишь в конце улицы тряслась на булыжнике мостовой крытая брезентом повозка. Она остановилась около свернувшегося калачиком на обочине человека, похожего на недобравшегося до дому выпивоху. Но мужика не водка свалила. Когда возница и еще двое с повозки — солдат и офицер в черном кителе, должно быть, каппелевец,— подняли его, голова бедняжки безжизненно откинулась, кепка слетела, обнажив разбитый, а может, пробитый осколком или пулей лысый затылок. Неподалеку от него Федор Софронович разглядел еще двух поверженных «ночной грозой». Но люди с повозки ими не заинтересовались, по всей видимости, знали, кто им нужен.
«Вон ведь что творится!» — Федор Софронович вернулся в дом с твердой намеренностью не отпускать внука, покуда в городе все порядком не образуется.
— До учебы еще есть время,— молвил он за завтраком,— куда торопиться? Погостишь недельку, а папу-маму я предупрежу, прям сёдня сгоняю. Тревожатся небось, и то верно.
И тетки — сестры Федора Софроновича в один голос заохали:
— Ох-ох, на улице страх божий что творится, не отпускай его, Федор. Нечего и говорить, никуда ни шагу, Николенька.
Не тут-то было. Всегда уступчивый Николенька запротестовал:
— Нет, нет, нет! Мне сегодня обязательно домой нужно. Я же говорил, мы с Таней и Семой еще когда договорились на сёдняшний день... за гербариями пойти... в парк... Не могу я слова не сдержать.
— Какие гербарии! — крякнул Федор Софронович.— Война на дворе!
— А хоть потоп. Ты же сам учил, что мужское слово выше любых обстоятельств.
— Но ведь должна же ж быть мера какая-то, Николенька, трезвая мера, нельзя же из-за былинки в огонь лезть.
— Так тихо на улице.
— Ти-и-ихо... Убитые кругом валяются. Соседка вон давеча заходила... Двоих, сказывает, на Поповой Горе за так живешь прямо в переулке кокнули. Указал кто-то пальцем: комиссары, мол, переодетые — и весь суд.— Федор Софронович отмерил богу крест, встал из-за стола, достал из шкапа сюртук.— За керосином схожу.
Николенька остался с тетками.
Ближе к полудню у артиллерийских казарм на Арском поле грохнули последние орудийные залпы. Еще трещали где-то одинокие ружья, а городской люд уже высыпал на улицы. Кабриолеты с нарядными и важными господами, стайки девиц в шляпках и бантах, безусые франты при галстуках-бабочках потянулись к Театральной площади, где, по слухам, должны были выступить лидеры новой власти особоуполномоченные Комуча — Фортунатов и Лебедев. Ожидался также парад частей «народной армии». По городу сновали возбужденные лавочники и попы, блистали погонами русские, чехословацкие, сербские офицеры, тащились к анатомическому театру университета и Арскому полю, на котором располагалось кладбище, санитарные повозки с трупами в сопровождении немногочисленных родственников и зевак. В полдень весело ударили городские колокола.
Федор Софронович сходил в керосиновую лавку скорей для разведки, чем за керосином. Внук встретил его в сенях и снова за свое: домой да домой.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
ТРЯПИЧНАЯ КУКЛА Какое человеческое чувство сильнее всех? Конечно же любовь. Любовь вопреки, любовь несмотря ни на что, любовь ради торжества красоты жизни. Неужели Барбара наконец обретёт мир и большую любовь? Ответ - на страницах этого короткого романа Паскуале Ферро, где реальность смешивается с фантазией. МАЧЕДОНИЯ И ВАЛЕНТИНА. МУЖЕСТВО ЖЕНЩИН Женщины всегда были важной частью истории. Женщины-героини: политики, святые, воительницы... Но, может быть, наиболее важная борьба женщины - борьба за её право любить и жить по зову сердца.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.