Шейх и звездочет - [106]
— Начинаю новую жизнь.
Шаих постучался, вошел.
— Юля, не могла б ты оставить нас с твоим братом на пару минут.
— Пожалуйста, — хмыкнула Юлька и вышла.
— Может, все-таки поздороваемся, — сказал Пичуга, протянув лодочку пальцев для рукопожатия. Шаих не собирался разводить церемоний, у него к нему, подлецу, один вопрос, но что-то заставило и Шаиха развернуть ладонь для мужского приветствия. Что-то неуловимо изменилось в Пичугинском обличье. Не было присущего лоска, шика, спало сияние с его картинного лика. Осунулся, поблек, в голубых глазах растерянность. Шаих промолвил, пригасив агрессивность:
— Один вопрос: саквояж с открытками у тебя?
Пичуга, как ожидал Шаих, не удивился вопросу, ответил устало:
— Нет его у меня.
— А мне сказали, у тебя.
— Кто сказал?
— Неважно.
— Увы, у меня его нет.
— У кого же тогда?
— Фу, ты, господи! — протяжно вздохнул Пичуга.
— У кого? — настойчиво повторил Шаих.
— У отчима твоего.
— Точно?
— Точно.
— Каким образом?
— Ну это уже второй вопрос... — В глазах Пичуги зажглись прежние холодные огоньки. Шаих нервно прибил непослушную челку, но она, только он убрал руку, вновь вскочила.
— Все ясно.
— А ясно, так что пытаешь?
— Хотел подтверждение от тебя получить.
— Именно от меня?
— Именно. — Незнакомый доселе, колючий комок злости врезался в груди, под горлом, и Шаих, задохнувшись, выбежал из комнаты. Он устремился к прихожей, к выходу, мимо портретов, водопадов, павлинов на стенах, но мгновенная и яркая вспышка погожего сознания остановила его: он же здесь не ради Пичуги, хотя и Пичуга нужен был...
Киям-абы полусидел на взбитых подушках. Был он в своей по моде тех лет полосатой пижаме, рядом кипа свежих неразвернутых газет.
— Присаживайся, — заговорил он на родном языке, указав на стул. — Я вот что хочу сказать...
Вошла Юлька.
— Сейчас пироги будут готовы.
— Юла... Кызым[19], нам поговорить нужно с Шаихом, — извиняющимся голосом сказал Киям-абы.
— Да что это такое, там секреты, тут секреты! — надула Юлька губы и удалилась.
— Я хочу вот что тебе сказать... Помнишь, я никак не мог вспомнить, где я видел твоего отчима.
— Помню, — насторожился Шаих.
— Так вот... я вспомнил.
— Где?
— В военкомате, в сорок четвертом. Это он меня тогда, часового, по голове...
Шаих медленно вырос со стула.
— Сядь, сядь...
— Не ошибаетесь?
— Нет, не ошибаюсь. Забыть этого типа — да, можно, но, вспомнив, ошибиться — нет. Я хотел тотчас позвонить в военкомат, в милицию, но подумал, сначала надо тебе сказать, посоветоваться...
— Не звоните, я сам.
— Чего ты хочешь предпринять? А-а?
— Пойду...
— Куда? К нему? Ах, как некстати я заболел, как не вовремя!
— Болезнь кстати никогда не бывает.
— Не торопись, Шаих, взвесим... И я мог без тебя принять решение, но он твой... Он муж твоей матери...
— Таких мужей...
— Тогда я тебе посоветую — пойди-ка ты без промедлений к Ханифу Хакимову, человек он основательный, умный и сделает самый верный из нас всех ход. Он о тебе очень хорошо отзывался. Как ты нас познакомил, мы с ним много разговаривали. Очень, очень основательный человек. Или вместе с ним ко мне зайдите. Но только смотри, такие люди, как Гайнан, чутки и коварны, чуть что заподозрит, ни одна собака его не сыщет.
— Так и сделаю, Киям-абы, вы только не беспокойтесь, вам нельзя волноваться. — Шаих коснулся сложенных на груди маленьких и прохладных рук своего старшего товарища. — Пойду, не буду тянуть. А вы, прошу, пока никому ни слова.
— Вы дома? — состряпал на лице удивление Гайнан, заходя к Николаю Сергеевичу после тяжелого «трудового вторника». — Ах, да, вы только по понедельникам работаете.
— Почему? — удивленно воскликнул со своего «поднебесья» Николай Сергеевич. Он, как обычно, что-то, лежа, писал. — Я работаю каждый день и каждую ночь и в данный момент вот же — пытаюсь завершить доклад к завтрашней конференции, да плохо получается, не могу сосредоточиться. А вы почему не на службе?
— Зуб разболелся, дьявол. Эх, жизнь, жизнь — одни мучения! Да и то: сегодня она есть, а завтра — пшик и готово. — Гайнан погрузился в кресло, звучно высморкался и, пристально разглядев содержимое носового платка, высказал один из очередных своих афоризмов: — Жизнь — это мясорубка, перекручивающая действительность, прости меня алла-бесмелла! — в дерьмо.
— В память, — не согласился с соседом Николай Сергеевич, — в память и в историю. — Он сел на кушетке. — За что арестовали Шаиха?
— Не арестовали, а задержали. Большая разница.
— По мне так — никакой. За что?
— Вас же, кажись, Николай Сергеевич, обокрали, вас... Или я ошибаюсь?
— Но он-то при чем?
— При чем, при чем... Вы же сами заявили в милицию.
— Ни в какую милицию никогда и ни о ком я не заявлял. И по этой самой возмутительной причине я был вчера там.
— И что? — еще раз высморкался Гайнан.
— А то, что никто мне вразумительного ответа не дал. То одного нет, то другого, к начальнику не пробиться, велели подождать, просили прийти как-нибудь на другой день... Я сказал, что буду жаловаться в обком партии.
— И что? — Гайнан спрятал носовой платок в карман.
— Сегодня я ходил в обком. Думал, прямо к первому секретарю пройти, рассказать, что творится у нас в городе. Но меня не пустили...
Роман, написанный на немецком языке уроженкой Киева русскоязычной писательницей Катей Петровской, вызвал широкий резонанс и был многократно премирован, в частности, за то, что автор нашла способ описать неописуемые события прошлого века (в числе которых война, Холокост и Бабий Яр) как события семейной истории и любовно сплела все, что знала о своих предках, в завораживающую повествовательную ткань. Этот роман отсылает к способу письма В. Г. Зебальда, в прозе которого, по словам исследователя, «отраженный взгляд – ответный взгляд прошлого – пересоздает смотрящего» (М.
Макс фон дер Грюн — известный западногерманский писатель. В центре его романа — потерявший работу каменщик Лотар Штайнгрубер, его семья и друзья. Они борются против мошенников-предпринимателей, против обюрократившихся деятелей социал-демократической партии, разоблачают явных и тайных неонацистов. Герои испытывают острое чувство несовместимости истинно человеческих устремлений с нормами «общества потребления».
Проза Азада Авликулова привлекает прежде всего страстной приверженностью к проблематике сегодняшнего дня. Журналист районной газеты, часто выступавший с критическими материалами, назначается директором совхоза. О том, какую перестройку он ведет в хозяйстве, о борьбе с приписками и очковтирательством, о тех, кто стал помогать ему, видя в деятельности нового директора пути подъема экономики и культуры совхоза — роман «Год змеи».Не менее актуальны роман «Ночь перед закатом» и две повести, вошедшие в книгу.
Ростислав Борисович Евдокимов (1950—2011) литератор, историк, политический и общественный деятель, член ПЕН-клуба, политзаключённый (1982—1987). В книге представлены его проза, мемуары, в которых рассказывается о последних политических лагерях СССР, статьи на различные темы. Кроме того, в книге помещены работы Евдокимова по истории, которые написаны для широкого круга читателей, в т.ч. для юношества.
Я и сам до конца не знаю, о чем эта книга. Но мне очень хочется верить, что она не про алкоголь. Тем более хочется верить, что она совсем не про общепит. Мне кажется, что эта книга про тех и для тех, кто всеми силами пытается найти свое место. Для тех, кому сейчас грустно или очень грустно было когда-то. Мне кажется, что эта книга про многих из нас.Содержит нецензурную брань.