Шейх и звездочет - [108]

Когда пасынок перешагнул порог комнаты, Гайнан, готовый к «отлету», уминал, болезненно морщась, миску перловой каши. Каша получилась густой, а жевать он не мог. Узрев приемыша в ответственный момент заглатывания непрожеванной массы, Гайнан чуть не подавился.

— Ты откуда?

Еще не договорил, а уж понял бестактность вопроса и выразительно улыбнулся:

— Отпустили?

Шаих не ответил. Не снимая куртки, он оседлал стул, развернутый к столу задом наперед, скрестил на спинке руки и уставился на отчима с выражением, будто перед ним был живой Гитлер, который вот вдруг воскрес на Алмалы.

Гайнан запечатал ржаной мякиш в кулаке...

— Чего вытаращился? Выпустили, что ли, говорю? Разобрались? — И опять сердечно улыбнулся. — А я вот зуб себе вырвал. — Оттянул пальцем губу, показал. — Теперь кушать не могу. Сгоняй за бутылкой, а то мочи нет терпеть. Разворотил десну, хуже болит, чем с зубом.

— Верни саквояж, — проговорил Шаих, впервые переходя с отчимом на «ты».

— Какой саквояж? — искренне удивился Гайнан.

— Николая Сергеевича, с открытками.

— Охренел?

— Еще нет. Верни, пока не поздно.

Показное благодушие сползло с лица Гайнана. Бесчисленные кровяные прожилки его залпом налились, и он от висков до кадыка покрылся свекольным багрянцем.

— Я-я... украл... какой-то паршивый саквояж?

— Не только саквояж, но и серебро.

— Я?

— Ты.

— Ах, татарчонок резаный-недорезанный! — Гайнан медленно и грозно поднялся над столом.

Шаих тоже встал в полный рост и вдруг оказался повыше Гайнана.

— Да, татарин! И представь себе, горжусь этим. Не баран, родства не помнящий, как некоторые. И не предавал, как некоторые, ни нации, ни родины. — Шаих смотрел прямо в глаза дезертира, хотя и нелегко было — они у него от перевозбуждения еще дальше разбежались друг от друга. — А ты дезертир и предатель. С головы до пят предатель. И не место тебе на нашей земле...

— Значит, под землей мне место?

— А это уж за тебя определят, не беспокойся.

— Кончать тебя надо, — трагично вздохнул Гайнан, еще и сам не осознав: припугнул или сказал серьезно. Хотел что-то добавить, но Шаих перебил его:

— Это тебя давно кончать надо. Герой выискался, военный майор! В сорок четвертом хлопнул часового и сбежал из дисбата.

— Откуда?

— Из военкомата, ночью, перешагнув через земляка, которому заговорил зубы на родном языке и уложил камнем по голове. И живет ведь нынче припеваючи наш уважаемый дезертир, хапает вокруг себя все, что по силам, поторговывает, попивает... А-ля-мафо! И никакой управы. Какой там?! В войну не могли обуздать, а теперь уж, когда он ветераном войны сделался...

— А-а, вон ты о чем! — шагнул из-за стола Гайнан. — Вона ты о ком... Так и я ведь не мог вспомнить, где твой фокусник мне встречался. Это, значит, я его по башке?.. Жаль, очень жаль, что одним разом не добил тогда. Я-то думаю, что это он каждый раз так влюбленно пялится на меня? Ясненько, ясненько... — Гайнан сделал еще шаг от стола, размахнулся...

Но Шаих, привыкший к оплеухам отчима подставил под удар плечо и затем не так сильно оттолкнул папашу, вернув того к столу.

— Сдачи научился давать?! — схватил он вилку и удивительно тонко для своего собороорганного баса взвизгнул: — Два удара — восемь дырок! — И неожиданно ударил левой, свободной — в подбородок. Удар был настолько силен, что Шаих взмахнул руками, точно крыльями, и, распахнув задом дверь, вылетел на кухню, врезался в стеллаж с банками, тазами, ведрами — звон, треск на весь дом.

— Надоели, на-до-ели... — шипел Гайнан, натягивая на ходу драповое пальто и хватая рюкзак. — Всякому терпению есть предел. Харэ-э! Хватит с меня всех этих фокусников, звездочетов, шейхов... — Он перешагнул через распростертого поперек кухни Шаиха и встал как вкопанный: на него, низко опустив тяжелую, лохматую голову, шел бизоном — легок на помине! — звездочет. В краткое, как жизнь, мгновение Гайнан вдруг увидел-разглядел в ученом соседе, в блаженненьком сказочнике-мечтателе то, чего раньше в упор не замечал — и рослость, и крупные, сильные руки, и наполненные дикой решительностью глаза, он увидел в нем далеко не плюгавенького интеллигентика, а мужика, крепкого, на дубовых корнях мужика, которого на липовой палочке с картонным мечом не объедешь, не обскачешь, на арапа не возьмешь. И Гайнан испугался. Он испугался, что западня в который раз захлопывается, а силы-то не былые, не те, и времена не те, и не сможет он больше выкарабкаться. «Если сейчас не проскочу, — подумал он, — то всё, кранты». И выхватил из кармана «вальтер».

Рука ли нетренированная дрогнула, но первая пуля прошла мимо, лишь чиркнула по копне волос Николая Сергеевича и уже за ним, только много выше впилась в притолоку, выбив из нее струйку древесной пыли.

В это самое время уцепился за рюкзак Шаих (рюкзак висел на одном плече), развернул к себе беглеца, и тот, поразившись так скоро оклемавшейся силе нокаутированного юнца, повалил его безвозвратно двумя выстрелами в упор.

Не успел стрелец от одного избавиться, а уже тянул за лацканы драпа другой, тянул, рвал неуклюже и бессмысленно, что-то невнятно бормоча. Куда у ученой интеллигенции в таких случаях здравый ум девается?