Год змеи

Он уткнулся в ее волосы, пахнущие весной, сказал тихо:

— Красивая ты.

— Мне многие говорили это, Махмуд-ака. Но слышать такое от вас — счастье. — Она обернула к нему взволнованное лицо. — Хотите, расскажу о себе?

Он приподнял голову, чтобы лучше видеть ее всю — молодую, нежную. Улыбнулся.

— Ты уже делала это однажды, помнишь, на ферме?

— Там я для газеты, а тут…

— А почему ты отвечала тогда невпопад? — мягко перебил он ее.

— Да вы так смотрели…

— Неужели! — воскликнул он весело.

— Думала, съесть меня решили.

— Зря беспокоилась, — пошутил он, — я всегда был добр к хорошеньким женщинам.

— А много у вас их было? — в голосе ее послышались ревнивые нотки.

— Ни одной. Как увидел тебя, сразу решил — другая мне не нужна!

…Той осенью Махмуд приехал в совхоз «Восток», чтобы написать очерк о молодой доярке. Обратился к секретарю комитета комсомола, долговязому парню с усиками, чтобы подсказал кандидатуру, и тот, не задумываясь, назвал Майсару Азимову. А потом вызвался и познакомить корреспондента с нею. Пешком пошли на ферму, благо находилась она недалеко, на окраине центральной усадьбы. Пока шли, секретарь сообщил, что девушке двадцать один год. Окончив среднюю школу с золотой медалью, Майсара не стала поступать в институт, осталась в совхозе.

— Сразу пошла на ферму? — спросил Махмуд.

— Нет. Тут она недавно. До этого работала в хлопководческой бригаде. А потом по призыву обкома комсомола пошла дояркой.

— Патриотка, — заметил Махмуд, решив использовать этот момент в будущем очерке.

— Красавица! — воскликнул секретарь. И Махмуд не мог понять, чего больше в его тоне — гордости или грусти. Точно сожалел парень о том, что не ему принадлежит такое сокровище.

— Красавица, говорите, тогда стоит поспешить, — посоветовал он.

— В каком смысле? — не понял секретарь.

— Ну, чтоб другие не перехватили.

— Она уже замужем. Когда объявила, что не хочет в институт, родители разозлились и выдали ее за троюродного брата. Муж — тракторист.

— Наверное, и он под стать ей?

— Ничего особенного. — Ответ был подчеркнуто равнодушным.

Майсара и впрямь была красива. И не просто красива, а как-то притягательно хороша — от ее одухотворенного лица трудно было оторвать взгляд. Вот только руки показались большими, не совсем гармонирующими с хрупкой фигурой. Но в том ничего удивительного не было. У большинства женщин в кишлаке именно такие руки, потому что рано познают они физический труд.

Ферма выглядела убого. Низкие ее коровники, казалось, утопали в навозе. Коровы были тощими и грязными. Уход за ними назывался беспривязным, и потому бродили они по двору как неприкаянные. Несколько девушек, старик-пастух да пожилая женщина, вооружившись лопатами-грабарками, чистили стойла.

— Здравствуйте, красавицы! — бодро поздоровался с ними секретарь.

— Здравствуйте, Холмат-ака, — нестройно ответили девушки, продолжая заниматься своим делом.

— А что, механизмы до сих пор не пустили? — спросил он удивленно.

— А кто должен пустить их? — подал голос пастух.

— Как кто? Механик ваш…

— Халим, что ли? — хихикнула одна из девушек.

— Халим, кто же еще, — подтвердил секретарь.

Пожилая женщина оперлась на грабарку и сказала со злостью:

— С тех пор как ему приказали машины починить, запой у него начался. Три недели уже не просыхает.

— Ладно, я сегодня же разберусь, — пообещал Холмат, явно смущенный тем, что подобные разговоры ведутся в присутствии корреспондента. — А сейчас… Майсара, товарищ из газеты хочет побеседовать с тобой.

Невысокая девушка отбросила в сторону лопату и подошла к ним. Подняла на Махмуда глаза, и тут он буквально потерял дар речи. Мгновенно ему пришло на ум — именно таких красавиц имели в виду поэты Востока, создавая образы Зухры, Ширин, Лейли. Удлиненное лицо, чистая, отливающая персиковым цветом кожа, точеный с едва заметной горбинкой нос, огромные черные глаза, вбирающие в себя мир с детской непосредственностью, и маленькая родинка на округлом подбородке.

Махмуд пригласил ее присесть на скамейку, что стояла во дворе. Майсара была явно смущена — держалась скованно и отвечала с каким-то вроде бы сомнением — а нужно ли все это.

Услышав, что в последнее время надои от закрепленных за Майсарой коров резко снизились, секретарь, присутствовавший при беседе, вновь удивился:

— Ну как же так, Майсара! Мы надеялись на тебя… и вдруг… стыдно, сестренка, стыдно!

— За что стыдно-то, сынок? — спросила у него пожилая женщина, выглянувшая из коровника.

— Как за что, тетушка Икбал? На ферму пришла по комсомольскому призыву, чтобы подтянуть отстающих, повысить удои…

— Молоко ведь не Майсара дает, а коровы. Она и так, бедная, старается… — сердито сказала тетушка Икбал.

— Значит, плохо старается, — заметил секретарь, — комсомолка должна быть впереди!

— Ты бы, сынок, принял самих коров в комсомол, да на них и кричал.

Девушки дружно захохотали и высыпали из коровника, надеясь развлечься. Но Холмат метнул в их сторону такой грозный взгляд, что смех сразу оборвался. Доярки присмирели и вновь принялись за работу.

Махмуд написал очерк, один из тех дежурных материалов, без которых немыслима районная газета. Похвалил, конечно, Майсару, что откликнулась на призыв обкома комсомола, но комсомольского секретаря покритиковал, считая, что в беспорядках есть и его вина.