Шея - [5]

Яркое солнце мешало следить за движениями и жестами двоих на лужайке. Они обернулись к статуе и, видимо насмехаясь над её формой, указывали на неё пальцами. Я опознал работу Генри Мура, небольшую, деревянную, с гладкими контурами, редкостной красоты. Помимо торчащих во все стороны непонятных отростков, в ней были прорезаны два или три отверстия.

— Когда Бомонт сажал тисы для шахматной доски, он знал, что раньше чем через сто лет от них будет мало проку. Мы не обладаем таким запасом терпения, планируя что-либо, как по-вашему?

— Нет, — сказал я. — Не обладаем.

Чёрный предмет в руке мужчины оказался фотоаппаратом. Он отступил назад и фотографировал женщину рядом со статуей. Она принимала разные позы, все нарочито комичные. Раз она обхватила обеими руками торчащий отросток и прижалась к нему щекой, потом вскарабкалась и села верхом на статую, зажав в кулаке воображаемые поводья. Высокая стена деревьев заслоняла их от дома, да и от любой точки парка, кроме того холма, на котором мы находились. Они имели все основания полагать, что их никто не видит, и, если бы они и взглянули на нас, смотреть бы им пришлось против солнца. Они бы не различили две неподвижные фигурки на скамье у пруда.

— Люблю эти тисы, — сказал сэр Бэзил. — Они такого необычного цвета, глаз на них отдыхает. А летом, когда вокруг всё сверкает, они разделяют поле сплошного блеска, и тогда легче смотреть. Заметили, как переходят на листьях один в другой оттенки зелёного?

— Да, очень красиво.

Мужчина объяснял что-то женщине, показывая на статую. Оба смеялись, закидывая головы назад. Следуя указанию мужчины, женщина обошла вокруг деревянной скульптуры, пригнулась и просунула голову в одно из отверстий. Статуя была размером с небольшую лошадку, только поплоще. Я видел обе стороны, слева женское туловище, справа торчащую голову. На пляжах часто устанавливают такие аттракционы, просовываешь голову сквозь дырку в щите и фотографируешься в виде толстой старухи. Мужчина нацелил объектив.

— Ещё одно насчёт тисов, — продолжал сэр Бэзил. — В начале лета, когда идут молодые побеги…

Он оборвал себя, выпрямился и наклонился чуть-чуть вперёд. Всё его тело напряглось.

— Идут молодые побеги, что же тогда? — спросил я.

Мужчина сделал снимок, но женщина не вынимала голову из отверстия. Он заложил руки с фотоаппаратом за спину, и подошёл к ней. Он наклонился вплотную к её лицу и, похоже, несколько раз поцеловал её. В солнечном безмолвии сада как будто послышался отдалённый женский смех.

— Пойдём домой? — спросил я.

— Домой?

— Да, выпьем по коктейлю перед едой.

— Коктейль? Да, возьмём по коктейлю.

Но он не двигался. Он неподвижно сидел, унесясь за тысячу миль от меня, и вглядывался в далёкие фигуры. Я тоже глядел на них. Отвернуться было выше моих сил. Там словно разворачивалась опасная балетная миниатюра, в которой были известны музыка и танцоры, в то время как сюжет, хореография и развитие действия оставались неведомы, и, чтобы понять, требовалось смотреть не отрываясь.

— Годье Бржезка, — произнёс я. — Чем мог бы он стать, если бы не умер так рано?

— Кто?

— Годье Бржезка.

— Да, несомненно, — ответил он.

А между тем на лужайке происходило что-то непонятное. Голова женщины торчала из отверстия статуи, а тело начало медленно извиваться. Мужчина стоял неподвижно в полутора шагах от неё. Вдруг он напрягся, опустил голову. Смех, кажется, смолк. Через секунду он положил фотоаппарат на траву, шагнул вперёд и взял обеими руками голову женщины. Балет преобразился в кукольное представление с угловатыми жестами деревянных марионеток, жалкими и нелепыми на залитой солнцем далёкой сцене.

Мы наблюдали со скамьи, как кукла-мужчина проделывала руками манипуляции с головой куклы-женщины. Он действовал с осторожностью, медленно, периодически отпуская её и отступая на один шаг, чтобы оценить ситуацию в новом ракурсе. Когда он отпускал, женщина начинала извиваться, как собака, на которую впервые надели ошейник.

— Застряла, — сказал сэр Бэзил.

Мужчина зашёл за статую, со стороны женского туловища, и взялся за её шею. Потом, словно отчаявшись, дёрнул несколько раз, и в солнечной тишине прозвучал голос женщины, вскрикнувший от боли и страха.

Уголком глаза я видел, что сэр Бэзил понимающе кивнул:

— Однажды я сунул руку в горшок с вареньем и не мог вытащить.

Мужчина отошёл и молча, сердитый и угрюмый, стоял, уперев кулаки в бёдра. Женщина, продолжая стоять в неудобной позе, обращалась к нему, вернее, кричала на него, и, хотя туловище её было зажато крепко, ноги оставались свободны, и она топала и дрыгала ими вовсю.

— Я тогда разбил горшок молотком, а матери сказал, что он случайно упал у меня с полки.

Он успокоился и расслабил мышцы лица, но голос оставался странно безжизненным.

— Наверное, надо подойти посмотреть, нельзя ли там помочь чем-нибудь.

— Я тоже так думаю.

Прежде чем встать, он закурил сигарету и аккуратно положил горелую спичку в коробок.

— Прошу прощения, — сказал он. — Хотите?

— Да.

Он церемонно открыл передо мной портсигар, дал мне прикурить, спрятал горелую спичку в коробок. Потом мы встали и не спеша пошли по травянистому склону вниз.